Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели
Шрифт:
— Милочка, — она грамотно улыбнулась, — о какой жалости тут может идти речь? Нам вовсе не нужна эта их новая старость, дайте нам достареть старой, дайте достареть и умереть! Нам не нужна молодильная инъекция, дайте нам сначала умереть, а там посмотрим! Они все путают, им вечно нужно сливочное мороженое (мы тоже не отказывались от мороженого, но что это было за мороженое!), а особенно отвратительны эти журналы и громкие кинопремьеры! А что можно сказать про воспитание их розовых детей с такими, знаете, беленькими челочками?.. Но перечислять женщина с хорошим
…Естественно, она и сама не больно-то справилась, и каждая из собеседниц в глубине души это прекрасно знала. Понапрасну пропали и длинные остеопарозные ножки, и сигареты, и удаль с размахом, и хорошее холодное воспитание, и крупные веки — она опозорилась и здесь мыш был прав. Но выбирать не приходилось, а приходилось кое-как, срочно, своими силами что-то понемножку пытаться.
— Я за каперсами, — бледно улыбнулась девушка, вышагивая из-за стола, но направилась не к холодильнику, а почему-то в гостиную. Гостья в матрасе быстренько засобиралась.
— Уже поздно, — нараспев хрипло проурчала она в комнаты, — очевидно, мне нужно торопиться.
— Но нам необходимо договорить, — торопливо хрустя и шебурша, ответствовала девушка. — Кстати, почему у вас так и не сложилось с Габеном?
— Ну не сложилось и не сложилось, кто старое помянет… Я же не спрашиваю, почему вы носите однополое белье…
— Все носят.
— Мы не носили!
— А мы носим, носим!
— Где каперсы?
— На бороде!
— Выходите из комнаты!
— Не торопите события!
— Где каперсы? Несите билет, мне пора!
— Какой-такой билет? Я сама передам!
— Вас не уполномочивали!
— Вас, можно подумать, уполномочивали! Кто мыша завалил? Просили, что ли?
— Ну, а вы как рассчитывали?
Старая понимала, что силы не равны. Ее на исходе, а девушка, вскормленная на раздельном питании, — практически юна. И нет смысла сокрушаться, что билет она не заполучила раньше — его все равно никто бы не отдал, ни раньше и никогда. Она решительно направилась в комнату — будь что будет. Девушка стояла в однополом белье посреди пустой гостиной и копалась в ящике.
— Красавица, — без энтузиазма она взяла ее за довольно-таки плотный бок.
— Неправда — все неправда! И к тому же, мне абсолютно нелестно! Вы много курите!
— У вас еще все впереди, вы будете вспоминать. Идите ко мне!
— Пошла на фиг! Че надо?
В одеяле решала не унижаться и вышла прочь из комнаты, из квартиры — ее не душила обида — главное дело на сегодня кое-как, но было сделано.
Девушка метнулась к брошенной в углу одежде и вынула из кармана троллейбусный пробитый билетик.
— И вас к черту, и вас к черту, — тихо заговорила она сама с собой, улыбаясь улыбкой хорошей молодости, — пробиваться будем поодиночке.
Билетик, конечно же, полетел в мусор. Все, никаких ваших билетиков, хватит. Натерпелись. Смерть билетикам. Безразличие.
— Ну вызовите кто-нибудь слесаря, позвоните в диспетчерскую, это ж невозможно, нас всех затопит, — барабанили ей в дверь.
— Вас всех затопит, это
Девушка подошла к тумбочке, присела, вынула баночку крема для быстрого старения кожи, потом баночку крема для морщин, открыла одну, другую и плавными круговыми движениями принялась втирать их попеременно.
Собака весело доедала в спальне портрет утенка Дональда Дака. Да ну, каперсы, каперсы…
С наступлением лета девочки выпросили у родителей разрешение гулять до одиннадцати. В один из таких вечеров качели вяло болтали Машу, уже успевшую наступить в молодую красную лужу. Маша смотрела на свои все еще сияющие туфельки и терпеливо ждала того часа, когда из окон донесутся позывные долгих новостей существования. Тогда она слезала зудевшей попкой с сидения и шла на угол душистого бульвара, где ее должна была ждать Оксана. Не здороваясь, девочки принимались гулять под липами, на первый взгляд, совершенно беспорядочно, а на самом деле, готовые в любой момент свернуть в нужный переулок. Прохожие попадались редко, ибо это было особое сумеречное время отсутствия человеческих дел, спешки и несчастий.
Работник военизированной охраны, пожилой Сергей Тихонович наливал себе молока в какао «Серебряный ярлык». Он находился в абсолютном одиночестве, так как его напарница по договоренности отошла на часок домой. Позвонили в дверь. За ней стояли две девочки, похожие, как два мороженых, только одна была совсем беленькая, а вторая не совсем. И платьица у них были с различиями: у одной розовое с оборочками, а у другой — желтое в горошек, но тоже с оборочками. Девочки смотрели с любопытством.
— Дяденька. — сказала одна (это была Оксана), — пропустите нас, пожалуйста, у меня там мама. Мы ей телеграмму принесли.
— Чего-чего?
— Ну, пожалуйста, дяденька!
Хотя ВНИИ, где бдил Сергей Тихонович, заканчивал свою работу в шесть, некоторые особо научные оставались до восьми, а случалось, и вовсе до ночи. Вохровцы хотя и не одобряли подобных нарушений, но и не препятствовали.
Однако девчушки уже протиснулись в комнатку, и та, что вела переговоры, зашептала в ухо сторожу (какао он бросил на столе и теперь стоял нагнувшись):
— Ну пустите, дяденька, — от нее пахло жевательными резинками.
— Не понял, старый козел?!
Неожиданно Оксана точным и опытным кулачком ударила Сергея Тихоновича в плохо застегнутую ширинку. Маша беспокойно обернулась на дверь. Вохровцу было жутко и нестерпимо больно. Из раскрытого старческого рта текли коричневые слюни. Возвращаясь к реальности, он отметил хрустальный «хи-хик» и загорелые икры за турникетом.
Сразу за проходной начиналась лестница, а за ней — неимоверное разветвление коридоров здания довоенной постройки. Девочки исчезли. Стараясь не двигать пахом, охранник набирал бородавчатыми пальцами телефоны всех недремлющих. Однако из подробностей он помнил только какавную лужу на столе и не по-детски красные губы посетительниц.