Время Сигизмунда

Крашевский Юзеф Игнаций

– А, это ты, Сорока! – воскликнул магистр, отворяя. – Почему невовремя пришёл? Гм?

– Dominatio Vestra!

– Оставь меня в покое со своей паршивой латынью, на которой болтаешь как настоящая сорока, даже мои уши от неё вянут. Чего хочешь?

– Я привёл нового ученика, beana, который давно хочет записаться, бедняжечка, в св. Григория. Убогий, бедняк, пришёл он в Краков за знаниями и хлебом.

Только тогда сениор обратил налитые кровью глаза на Мацка и уставился

на беднягу, который поклонился до земли, затем отпустил дверь и поскакал внутрь, а за ним наши жаки.

Только там мегистр предстал во всей своей физиономии и великолепии. Была это бедная, поломанная фигурка, чрезмерно низкого роста, горбатая, голова была посажена на кривые плечи, руки длинные, ноги тонкие, а на конце их огромные лапы, обутые в чёрные кожаные башмаки. Магистр имел на себе чёрную одежду, клерикальную, запятнанную, и берет на голове.

Комната, в которую они вошли, некогда побелённая, с двумя высокими и узкими окнами, предшествуемая тёмными сенями, была полна книг, бумаг и научных рукописей. Между окнами висел чёрный деревянный крест, ветки и свеча. Рядом со столом стояло два стула, обитых кожей, но с проглядывающим из-под оторванных её кусков мехом.

Оба эти стула были покрыты пылью, видно, давно на них никто не сидел; бумаги тоже, хотя как бы в свежем беспорядке; книги, хоть, казалось, только что открытые, были присыпаны пылью.

Мацек невольно заметил, что шнурок от козьей лапки шёл, минуя эту первую комнату, в другую. Видно, там должен был восседать магистр, но её тяжелая окованная дверь была заперта и огромный ключ в замке доказывал только, что её недавно посещали.

– Чего хотите? – спросил живо горбун.

– Хочет записаться beanus.

– Гм? В такую пору?

– Бедняга прямиком из Руси приплёлся пешком, за знаниями.

Горбун вытаращил глаза, подвинул берет, ударил руками по коленям, сел и сказал:

– Живо, живо, нет времени. Что умеешь? Как твоё имя?

– Имя Мацей, фамилия Сковронок, и ничего не умею.

– Тогда иди же в приходскую школу буквы учить.

– Читать умею.

– Это уже куда ни шло. А ещё?

– Писать умею.

– А! Видишь.

– Чуток латынь знаю.

– Попробуй.

И бросил ему на стол Корнелия.

Мальчик открыл книжку и начал отважно переводить. Магистр и Сорока одинаково большими глазами смотрели, одинаково навострёнными ушами слушали.

– Это случайно! – сказал нетерпеливо Пудловский. – Возьми басни Федра.

И Мацек начал с той же уверенностью очень хорошо переводить другое задание.

– Гм? Гм? А говорит, что ничего не знает. Ну! Ну! Запишешься завтра; можешь ходить в школу, хорошо веди себя и не будь любопытным.

– Слово в слово он говорит это каждому, – шепнул Сорока.

– По улицам не шатайся напрасно и не в пору, оружия не носи, одежду надень приличную, евреев не бей и иди себе к чёрту, потому что у меня нет времени. И не будь любопытным. Делай своё, а на чужое

не зарься. Гм? Чего же ещё стоите! – воскликнул он. – Воскресенье, записывать нельзя! Идите к чёрту и не приходите больше, идите. И оставьте в покое Беануса!

И он погрозил пальцем по носу Сороке.

– Dominatio Vestra, позволите его немного отряхнуть?

– Не нужно, и идите к чёрту, потому что нет времени.

Говоря это, он проводил их прямо до двери, которую за ними захлопнул; но едва она закрылась, Сорока схватился за звонок и воскликнул:

– Domine magister!

– Ещё чего?

– Позволите отряхнуть?

– Ide ad diabolum cum beano.

– Вот есть и разрешение.

И, как бы наперекор, он ещё раз схватился за звонок.

– Идите прочь! Идите прочь! Кто там снова?

– Я, Сорока.

– Ты ещё здесь?

– Я шапку оставил в комнате.

Послышался скрежет замка, стук и проклятие, потом из двери высунулась рука, бросила шапку и исчезла.

Сорока позвонил ещё раз.

– A diabolus incarnatus! Хочешь, чтобы я тебя отхлестал?

– Я хотел поблагодарить за шапку.

Ответило только глубокое молчание.

Сорока смеялся потихоньку, но от всей души.

– Теперь иди в нашу гостиницу, – сказал он Сковронку, – ты должен от беана [2] отряхнуться.

2

Студент-новичок.

III

Отряхивание

Гостиница жаков была расположена в дальней части города. Это старое одноэтажное здание, с потрескавшимися от пожара внешними стенами, с закопчёнными внутренними стенами, двумя неровными трубами, возвышающимися над заострённой крышей. Несколько каменных ступеней вели к узкой дубовой, обитой железом двери, которая представляла единственный вход в неё.

Над дверью неловко нарисованная птичка, а скорее птенец с жёлтым открытым клювом, сидящая в гнезде, была окружена венком сухих веток, под ним две метлы, лежащие крестом. Окна были заперты потрескавшимися ставнями, а за ними господствовала тишина.

– Ещё никого нет, – сказал Павлик, взглянув, – подождём и пройдёмся по улице.

Сказав это, он взял за руку Сковронка, который шёл за ним в послушном молчании, и потянул его дальше за собой.

В эти минуты бедный жак, босой, с чуть разбитым и пустым кувшинчиком в руке, переступил им дорогу.

– Ну что? – спросил Сорока. – Где наши?

– Собрались в конце улицы с двумя беанами и ждут третьего.

– Приведу им как раз его. Пойдём! Пойдём!

Говоря это, он потянул Сковронка; но тот задержался и тихо, мягко спросил товарища: