Время собирать камни

Михалкова Елена Ивановна

— А мальчик из соседнего дома, который сейчас пустой стоит?

— Андрюша-то? Андрюша хороший мальчик был. И мне помогал, бывало, и родителей своих любил очень.

Старушка бросила быстрый взгляд в сторону Виктора, который рассматривал иконы в углу.

— А почему «любил»? — удивилась Тоня. — С ними что-то случилось?

— Да кто ж его знает, что с ними случилось. Только теперь ни Маши с Андреем, ни Андрюшеньки их нет и где они — одному богу известно.

Баба Степанида перекрестилась и покачала головой.

— Ну хорошо, — не

успокаивалась Тоня, решив выведать у разговорчивой старушки все, что можно. — А почтальоновы дети… Ведь их так называли, правда? Они где сейчас?

Наступило молчание. Виктор медленно повернулся к жене, устремив на нее какой-то непонятный взгляд: словно он не понимал, что за вопрос она задала, и пытался перевести его на свой язык. Глаза его были холодными и удивленными. Бабка Степанида, глядя на них обоих, замолчала. Наконец Тоня неуверенно переспросила:

— Так что с ними, с детьми из нашего дома?

— Бабушка Степанида, засиделись мы у вас, пора нам, — с улыбкой сказал Виктор. — Печенье у вас замечательное, спасибо вам огромное. Как дом доделаем, пригласим к себе в гости, вот тогда Тонька пирогов напечет не хуже ваших.

Тоня не верила своим ушам.

— Вить, подожди, мы же еще не договорили!

— Тонь, если ты забыла, то я тебе напомню: нам с тобой по дому еще работать и работать. Я понимаю, вы, женщины, — народ любопытный, но давай ты потом будешь свое любопытство удовлетворять, хорошо?

Когда Виктор начинал говорить с ней так, словно она закапризничавший, плохо воспитанный ребенок, которого ставят на место в присутствии гостей, она всегда терялась, краснела и не знала, что сказать. В такие минуты Виктор сразу становился очень значительным, очень взрослым, понимающим, что нужно делать, а что не нужно, а она сама превращалась в простушку, плохо одетую и совершенно не умеющую себя вести.

— Действительно, голубки мои, бегите, бегите, потом зайдете! — закивала головой хозяйка. — Успеется еще, наговоримся — самим надоест. А пока с богом, милые мои.

Распрощавшись с бабой Степанидой, Виктор с Тоней вышли на улицу. И тут Тоню ожидал второй неприятный сюрприз. Прислонившись к забору, на траве сидел неопрятный старик, от которого несло алкоголем, и, прищурившись, смотрел прямо на них.

— А, Витенька пожаловал, да с женушкой… — хрипло проговорил алкаш. — Никак по святым местам пошли?

Он засмеялся, но приступ кашля прервал его жутковатый смех.

— Ты бы, Графка, похмелился, — брезгливо заметил Виктор, обходя старикашку.

— А ты мне на опохмелочку-то дашь? Уважишь старика, а? — Он поднялся на ноги и, покачиваясь, пошел к ним.

— Еще уважить мне тебя не хватало…

— А вот тогда я для тебя, говнюка, не Графка, а Евграф Владиленович! Понял, сучонок? — грязно выругался старик.

— Вить, пойдем! — потянула мужа за рукав Тоня. — Он же пьяный совсем!

— Пьяный? — перевел на нее мутный взгляд алкаш. — Не, я не пьяный. Был бы пьяный, я бы все твоему гаденышу сказал, все! А может, и скажу еще!

— Гляжу

я, Графка, на тебя, — спокойно проговорил Виктор, — и понимаю, что как был ты дураком, так им и остался. Живешь, как собака, и как собака сдохнешь.

Он повернулся, собираясь уходить, и потянул Тоню за рукав, но их остановило отвратительное хихиканье за спиной. Оно было настолько неожиданно, что оба повернулись и уставились на старика, обнажившего гнилые зубы.

— Хи-хи-хи! — никак не мог успокоиться тот. — Значит, говоришь, как собака?

Внезапно он прекратил смеяться и совершенно трезвыми глазами взглянул на Тоню. Она непроизвольно сделала шаг назад.

— Как собака… — протянул он, по-прежнему не сводя с нее выцветших голубоватых глаз, в уголках которых собрались слезы. — Ну конечно, Витенька, тебе ведь лучше знать, кто как сдохнет, правда? Ты же всегда был умненький, такой умненький, что куда уж нам, дуракам! — И старик опять затрясся в приступе смеха.

Виктор решительно отвернулся и пошел прочь, крепко держа Тоню за руку.

— И ведь все они как собаки и сдохли! Правду говорю, а? — звучал им вслед хриплый голос. — Как собаки, да? И я так же помру, верно ты сказал, верно! Только как тебе спится, Витенька, на костях-то? Не страшно, а? Не страшно?

Они уже отошли далеко, но голос ужасного старика все звучал у Тони в ушах. Виктор шел мрачный.

«Сволочь старая! — раздраженно думал он. — Есть же такие люди, что злобой на всех исходят. И зачем бабка Степанида, святая душа, его прикармливает? Хотя, впрочем, что тут удивляться: потому и прикармливает, что святая. И ведь не сделаешь ничего старому козлу: чего доброго, копыта откинет, разбирайся потом с ментами. Нет, тряхнуть его за шкирку немножко можно, так, чтобы испугать, но не до смерти. Видела бы бабушка, каким ее добрый Евграф Владиленович стал…»

— Витя! — прервал его размышления напряженный голос жены. — Витя, о чем он говорил?

— Кто?

— Не притворяйся! — неожиданно резко сказала она. — Алкаш, о чем он говорил?

— Да я откуда знаю! Ты же видела, он пьяный!

— Нет, он не пьяный, — покачала головой Тоня. — Он все прекрасно понимает. Что он имел в виду, когда про кости говорил?

— Про какие кости?!

— На которых мы спим, Витя.

Тоня остановилась посреди дороги, и Виктор вынужден был встать.

— Так что за слова были про кости, на которых мы спим? Что, в нашем доме кто-то умер? Поэтому ты мне не рассказываешь про детей, которые там жили, да?

— Ну все, хватит! — не выдержал и повысил голос он. — Не рассказываю я тебе, потому что сам толком ничего не знаю, а сплетни пересказывать не хочу. Поняла меня? Я тебе не бабка Степанида, которая всем косточки перемывает вместе с теткой Шурой! Никаких детей в доме не умирало. А ты что, истеричкой решила заделаться, алкоголиков начинаешь слушать? Давай я тебе еще цыган позову, они погадают — хочешь, по ладошке, хочешь, по колоде. Ну как, согласна?