Время своих войн-1
Шрифт:
– Всем надо лечь!
– закричал Сережа.
– Странный мальчик.
– Сейчас!
И лег прямо в проходе, ногами по направлению движения, потому что, откуда-то знал, что нужно лечь на пол, и сейчас это желание стало непреодолимым. Проводница, возвращаясь с билетами, склонилась над ним...
Дальше не помнит, но пахло жженой пластмассой, рваным перетертым металлом, мазутом камней, и еще сладким - кровью, калом, душным теплом разорванных тел...
Есть совпадения странные. Едва ли не мистические. Лешка, которого много позже, в иной взрослой жизни, прозовут Замполитом, бегал смотреть то крушение. Такие же как он, просачивались сквозь оцепление из дружинников, уверяя, что живут - "во-он в том доме!", топтались
– Уйди!
– сказал старик.
– Хорошо. Я уйду, - тут же согласился Сережа.
– Я потом приду. У меня, кроме вас, нет никого - я из детдома.
Откуда-то зная, что когда найдет старика, тот будет ему рад, потому как перед тем будет его искать, а сейчас надо оставить его со своим горем...
(Удивился бы Сергей-Извилина, узнав, что был в его роде такой Антон Кудеверский - знахарь, что родился в и поныне существующей, так и не сдавшейся, деревни Кудеверь? Что ушел он как-то вдоль реки заговаривать боль, править вывихнутое и не вернулся, остался там, где способности его признали, где понадобился. Беседовал с кем-то внутри себя, отыскивал утерянное и слыл ведуном, потому как иногда, на подступающую беду, мог заглядывать вперед и отводить... Сережа тоже слышит голоса, словно работает радио непрерывного вещания, но привык и не обращает внимания, тем более, что после многократных проверок убедился, голоса не отзываются и даже не реагируют на ситуацию - существуют сами по себе, и расслышать их более-менее отчетливо можно было только в состоянии покоя, едва ли не на грани сна, в остальное время это просто шум разговора, из которого лишь изредка можно выхватить отдельное слово, и по нему составить представление о теме беседы...)
90-е Сергей предчувствовал, но отвести не мог.
90-е - тот период жизни, который старательно замалчивался, а любые рассуждения на тему - "могли бы встрять, сделать так и так" - пресекались прямо на корню, безжалостно. Словно опоганились. Действительно, могли ведь, помянув известное трехсилие: "бога, душу, мать", напрячься во все жилы, поступить круто, быстро, безжалостно, по "адресу", но не поступили, не предугадали, не решились...
Хоть как быстро бегай, - говорили древние, - но если вовремя не выбежал...
Не всякий честь умеет снесть, иные брызгают на стороны, позже смотрят, вроде не много и брызгали, а чаша чести и совести суха и в трещинах, будто враз устарилась. Как так случилось? Когда?
В Тюмени в огороженном вольере, "ходил на медведя" с рогатиной и кинжалом "безработный" Миша-Беспредел, которому за это обещали 10 тысяч долларов. Однако, при расчете обманули, взяли большую часть за какой-то новый налог на предпринимательскую деятельность, и Михаилу, чтобы набрать необходимую сумму (знакомому на хирургическую операцию), пришлось "завалить" еще двоих, один из которых был и не медведь вовсе. Впрочем, новый бизнес это не остановило, скоро про те бои прознали осетины - народ в новейшие времена хотя и безденежный, но ко всякого рода проверкам на смелость, как и прежде на сердце горячий, азартный. Расценки сбили, поскольку готовы были со своими дедовскими кинжалами идти на медведя из простого интереса... По совести сказать, тех и других поредело, но сохранило устойчивый интерес к этим тюменским боям-забавам среди быстро пресыщающихся новобизнесменов и прочей чиновничьей сволочи высокого ранга.
– С него не поймешь, когда бросится!
– уже находясь в местах, где медведи принципиально передохли бы от жары, рассказывал об их общих повадках Миша-Беспредел.
– Это же не тигра какая-нибудь! Если на задние встал и пошел на тебя - считай твой. А на четырех подкатывается
– задавит, изломает, порвет, только если сам изловчишься, и в нос его кулаком или, когда под ним уже, за яйца дернешь, тогда можно уйти низом, или сам отбросит и по новой начнет...
– За яйца - это да!
– соглашается Леха.
– За яйца - помогает качественно. Это Молчун умеет по-всякому спрашивать, а мы все по старинке - если блиц-допрос, то первым делом яйца крутить...
– Вернемся, глазунью закажу, - к чему-то роняет Миша.
– Большую!
И разговор переключается на понятное, без всяких аллегорий. Кто-то делится, как ел вяленую медвежатину от медведя убитого "по-корейски" - это когда всякую животину убивают сутками, чтобы "наадреналинить" мясо, помянул "соус" из давленых муравьев - как раз "то самое" - лучше не придумаешь к мясу, что готовят в кипящем масле, и неплохо, раз уж опять здесь, кому-то тоже попробовать, еще черепах, печеных прямо в панцире... Нагоняет себе и другим слюны.
Едят молча, не время разговорами печень себе портить, когда в плане двухдневка без сна, и вовсе не мешает наесться впрок... Поступая так, как тысячи лет до них, не испытывая сомнений в смысле жизни, видя ее только в желании победы, любую цену воспринимая, как необходимое условие, как шлак, который отпадет сам собой...
В школе жизни всякое обучение принудительное, можно продлить его, сразу перескочив в ее университеты - однако, на подобное решаются немногие, большинство исключительно по принуждению и только малая часть добровольно. Те из них, которые выживают, становятся своеобразными людьми, с одним общим качеством - все они сторонятся известности.
И в джунглях можно вполне обустраиваться. Это городских пугают пиявки, да змеи. Тот, кто живет в здесь, воспринимает их, как некий существующий фон, необходимость, данность. И все. Как городской житель воспринимает опасность машин на улицах и электричество - старается обойти, избежать или использовать. Чаще использовать. Все автоматически, без эмоций. Притормози... Пропусти... Обогни... Используй! Последнее уже внимательно, но и оно отработано до автоматизма.
Но не только джунгли или же буш. Не только служба делу. Что особо остро чувствуешь, какое коварство эта ментальная ловушка, - когда инстинкт вдруг берет верх над разумом и заставляет работать. И тут смысл жизни явится столь же простым и мудрым, как до этого был тупым и подлым - просто жить. И как только почувствуешь, что начинаешь понимать рыбака, который дрыхнет в лодке с зажатым меж пальцев шнуром, "работая" и собираясь с силами для следующих ночных подвигов, пора уезжать, иначе не сможешь этого сделать, линия экватора привяжет тебя к себе навечно. С Юго-Восточной Азией надо быть настороже и чем южнее, тем настороженнее.
– Работа - это ментальная ловушка. Работа - ничто, творение - все!
– Ратуешь за творческий подход в деле разрушения? Похвально, гражданин Лешка!
– Свобода моей личности...
– Свобода личности должна умолкать, как только речь зайдет об обязанностях гражданина. Так что... Кругом! Ша-а-гом марш!
– Куды?!
– Творить! И чтобы не ладонью по щеке, а в челюсть кирпичом!
А про то, как убивать "по-корейски", сегодня ни для кого не новость. Леха давно точит мысль о том, что наказание должно соответствовать преступлению, личный список его обширен...
– Далась дураку одна песня на веку!
– ругается Седой.
– Думай думу без шуму. Надо ли всем знать - что надумал?
– Благословил бы, Седой!
– Дурному дитенку батькино благословенье не на пользу.
– А что, ждать пока черт сам умрет? Да у него еще и голова не болела! По греху и расправа!
– Ты, Лексеич, душа-баллалайка - три струны! И все они, заметь, одно наяривают. Две лопнут, на одной сумеешь то самое сыграть, Паганини ты наш!
– С грибными определениями поосторожнее!
– предупреждает Замполит.