Время таяния снегов
Шрифт:
Директор школы согласился предоставить помещение для праздника. К вечеру все было готово: в один из самых больших классов втащили мастерски сделанное чучело кита, весла, ремни и рукоятки гарпунов.
Все желающие не могли разместиться внутри помещения и наблюдали за совершением обряда в раскрытые окна и двери. Старый Рычып произнес скороговоркой подобающие случаю заклинания и перешел к танцам.
Тут произошло замешательство.
– Бубна нет! – крикнули в толпе.
– Неужели во всем Нуукэне не уцелело ни одного бубна? – спросил Рычып.
– Ни одного,– ответил пожилой эскимос.– Пожгли как пережиток.
Рычып в растерянности
– Нашел! – вдруг раздался голос Опэ. Он пробивался сквозь толпу зрителей. В руках у него был пионерский барабан.
Рычып постучал пальцем по натянутой коже. Звук был чужой и слабый.
– Что же делать,– развел руками Рычып,– придется довольствоваться этим.
Под звук пионерского барабана начались обрядовые охотничьи танцы. После них был исполнен пользующийся известностью на всем побережье “челюскинский танец”. На середину круга вышли Кэлен и Кукы. Скупыми, но выразительными жестами они рассказывали о походе “Челюскина”, его гибели. Раскинув руки в стороны, изображая самолет, Кэлен летит в ледовый лагерь. Он вывозит женщин и детей. Злится на людей суровая северная природа, жестокие пурги заметают аэродромы, грозятся унести в море самолеты. Лед наступает на лагерь смельчаков, но люди оказываются сильнее злых сил природы. Вот уже собачьи упряжки мчатся в Уэлен. Они везут спасенных челюскинцев. Льдину покидают радист и оставшиеся с ним несколько товарищей. Самолет делает прощальный круг над ледовым лагерем. Кукы, выхватив из-за пазухи маленький красный флажок и подняв его высоко над головой, застыл неподвижно, как ледяная глыба.
– Товарищи!
Все оглянулись. В дверях стояли начальник нуукэнского маяка, начальник полярной станции Гуковский и Кожемякин.
– Товарищи! – повторил Кожемякин.– Только что получено сообщение, что немецкие войска вероломно напали на нашу Родину.
С минуту стояла такая тишина, что было слышно, как у потолка звенел одинокий комар.
– Пока других сообщений не получено,– выступил вперед Гуковский.– В эфире очень сильные помехи…
– Я думаю,– тихо сказал Кукы,– не нужно ждать, пока наладят рацию. Предлагаю всем бригадам выйти в море на промысел. В такое время разговоры ни к чему.
Он двинулся к выходу. За ним потянулись другие охотники. Рычып в нерешительности постоял, осторожно положил на пол пионерский барабан и вышел вслед за другими.
Война как бы еще больше приблизила к жителям Улака далекую русскую землю. Названия оставленных Красной Армией городов, сел и деревень с болью отдавались в сердцах улакцев. Пылали дома, по дорогам брели тысячи беженцев, Ленинград был зажат в кольцо блокады, враг подходил к Москве – все это как будто происходило совсем близко…
Радиостанция стала центром Улака. Вокруг нее всегда толпились охотники, сюда приходили учителя, работники торговой базы.
На стене радиодомика каждый день вывешивалась сводка Советского Информбюро. В колхозном клубе висела карта, утыканная маленькими флажками, обозначавшими линию фронта. Охотники подолгу простаивали перед картой, разглядывая извилистую, как трещинка на льдине, линию, где шла великая битва. Все, что человек изобрел для уничтожения человека, все, что было выдумано, чтобы разрушить жилища,– все было пущено в ход, чтобы поработить страну, где человек впервые освободился от эксплуатации.
Жизнь охотников только начала налаживаться. Охотник начал забывать
Вера в шаманов постепенно пропадала. Предсказатель погоды, искусный лекарь, шаман оказался не в силах тягаться с метеорологами и медиками. Не шаман принес в Улак чудесный свет, разгоняющий любой мрак, не шаман поставил на вельботы моторы. Ушел страх перед морем.
У охотника появились новые мысли, кроме извечных мыслей о еде. Словно приоткрылась завеса в мир, окружающий его, в мир, полный красоты, жизни, радости. Для охотника жизнь стала полна радости!
И вдруг кому-то это не понравилось. Один человек сказал целой нации, что они лучше, выше всех других людей… И люди, даже не поразмыслив как следует, бросились в бой, стали убивать, жечь, насиловать, разрушать…
– Я не хочу, чтобы новая жизнь, которую все мы с помощью русских построили сообща в Улаке, была разрушена фашистами,– сказал Кукы.– Я буду отдавать значительную часть добычи в фонд обороны, пока враг не будет уничтожен.
И так думали все охотники Улака.
В стойбище начались занятия по военной подготовке. Руководил ими Андрей Иванович, бывший начальник Кытрынского пионерского лагеря. На военные занятия каждый приходил со своим оружием: кто с винчестером, кто с карабином. Все шло хорошо, кроме строевой подготовки. Нельзя было без улыбки смотреть на усердно марширующую нестройную толпу по улице Улака. Охотники, впервые столкнувшиеся с военными командами, путали их: вместо того чтобы поворачиваться налево, поворачивались направо или начинали шагать прямо. Правду сказать, улакские охотники мало чем походили на ополченцев, изображенных на большом плакате, висевшем в колхозном клубе.
Продукты в магазине стали отпускаться по спискам.
Осенью с последним пароходом на фронт уехал Анатолий Федорович. Лена осталась в Улаке.
С начала марта в Улаке началась эпидемия вирусного гриппа. В школах прекратились занятия. Охотники не выходили в море. Запасы мяса кончились. Некормленые собаки уныло бродили по стойбищу и грызли моржовые кожи на крышах яранг.
Из районного центра на самолете прибыл доктор. Вместе с фельдшером Семеном Ивановичем с полярной станции они готовили лекарства и разносили их по ярангам. Ринтын и Петя, одними из первых перенесшие болезнь, помогали им. Они толкли в ступке порошок и насыпали в бумажные пакетики. Больные с неохотой брали лекарства и в один голос просили хоть немного табаку.
– Если бы я разок-другой затянулся,– говорил, кашляя сухим кашлем, старый Рычып,– сразу бы ожил.
Старуха Пээп тяжело переносила болезнь. Каждый раз, когда к ней с лекарствами приходили ребята, она со слезами умоляла их принести хотя бы щепотку табаку. Однажды она в ярости швырнула в лицо мальчикам порошки.
– Что вы мне все носите этот горький нетающий снег! Дайте табаку хотя на полжвачки!
Но с табаком в Улаке было трудно. Продавец Наум Соломонович курил какую-то смесь, и трубка у него так трещала, как будто в нее насыпали пороху. Несмотря на болезнь, Наум Соломонович каждый день открывал магазин и сидел в нем все положенные часы, дожидаясь редких покупателей.