Время таяния снегов
Шрифт:
– Туман. Тут где-то близко государственная граница проходит. Союзники союзниками, а туда все-таки попадать неохота.
Плотный туман окутал все вокруг. Даже нос “Касатки” и то едва был виден.
– А те стихи, которые вы читали девушке, ваши? – спросил Ринтын.
– Нет.– Эрмэтэгин помолчал.– Что стихи! Они у меня все равно получаются плохие, намного хуже, чем у других поэтов. А потом это дело нестоящей. Писание стихов плохо действует на человека, расслабляет его волю. Правда, бывают такие дни, что руки сами тянутся к бумаге и карандашу, звучные строки заполняют голову. И нужно
Утром Эрмэтэгин разбудил ребят громким криком:
– Все наверх! Чистить и драить палубу! Скоро прибываем в Кытрын!
От ночного тумана не осталось и следа. Впереди хорошо был виден Кытрынский мыс. Ветра не было, и море сверкало солнечными бликами.
Вымытая и чистенькая, с трепещущим красным флагом на корме, “Касатка” вошла в Кытрынский залив.
На рейде стоял небольшой белый пароход. Огибая его, ребята прочитали на борту название: “Чукотка”. К берегу, к маленькому причалу, куда направил “Касатку” Эрмэтэгин, ошвартовались две большие баржи, груженные лесом, и большой паровой буксир “Водопьянов”. Поравнявшись с ним, ребята поняли, какой, в сущности, малой посудиной является их “Касатка”, громко именуемая шхуной.
Рядом с “Водопьяновым” она казалась нерпой по сравнению с моржом.
Ошвартовались рядом с баржами и перебросили на причал широкую доску, заменявшую на “Касатке” парадный трап. Попрощавшись с ребятами, Номнаут сошла на берег.
– Хорошая девушка! – не удержался от восхищения Эрмэтэгин и продекламировал ей вслед:
Она сошла на землю не впервые,
Но вкруг ее толпятся в первый раз
Богатыри не те и витязи иные…
Бочки с бензином давно были погружены на “Касатку” и крепко принайтованы к палубе, а капитан все не давал команды сниматься с якоря. Каждый день с утра он уходил в райисполком и возвращался оттуда на корабль возбужденный и злой.
Ребята изнывали от безделья. Ринтын бродил по поселку, вспоминая дни, проведенные здесь в пионерском лагере. В первый же день он зашел в райком комсомола и получил членский билет. Билет был как билет – ничего на первый взгляд особенного в нем не было. Но для Ринтына он был особенным. Во-первых, это был его билет, а во-вторых, маленькая темно-серая книжечка с дорогим силуэтом на обложке являлась свидетельством того, что для Ринтына наступила новая пора в жизни: кончилось детство, и приближалось время, когда он должен окончательно решить свою судьбу.
На четвертый день Эрмэтэгин собрал команду в кубрике и серьезным голосом сказал:
– Вот какое дело, ребята. Райисполком предлагает нам взять одну баржу с лесом и отбуксировать ее в Улак. Я пробовал доказывать, что это невозможно. Мы не имеем опыта подобных перевозок. Председатель райисполкома дал телеграмму Татро. И вот какой ответ прислал.– Эрмэтэгин вынул из кармана листок бумаги, пощелкал по нему пальцами и прочитал: – “Предлагаю вам доставить лес в Улак”. Вот что он написал: “Предлагаю…” А что мне делать? Дисциплина требует, чтобы я подчинился. Но, с другой стороны, мне просто страшно браться за такое дело, имея неполноценный в смысле несовершеннолетия экипаж. Что
Ребята молчали, смущенные своей “неполноценностью”. Кроме того, к ним впервые обращались с таким серьезным предложением. Сидевший ближе к капитану Петя, поерзав немного, спросил:
– А как вы сами думаете, товарищ капитан?
Эрмэтэгин посмотрел на него, покачал головой и со вздохом сказал:
– Эх, если бы я сам был волен решать! Одним словом, есть приказ готовиться к выходу. С нами едет секретарь райкома.
Когда “Касатка” уже была готова к выходу в море, баржа с лесом забуксирована и оставалось только дождаться секретаря райкома, на берег пришла Номнаут в сопровождении молоденького русского пограничника. Эрмэтэгин, неодобрительно косясь на пограничника, обрадованно крикнул ей по-чукотски:
– Иди скорей сюда! Вот хорошо, что ты с нами едешь!
Номнаут повернулась лицом к капитану, приветливо улыбнулась и снова занялась разговором с пограничником.
Когда девушка взошла на “Касатку”, Эрмэтэгин ни словом не обмолвился с ней и даже не взглянул.
– Капитан наш влюбился,– шепнул Аккай Ринтыну.– Это плохо.
– Почему плохо? – удивился Ринтын.
– Такая примета,– таинственно сообщил Аккай.
– Послушай,– в свою очередь, сказал Пете Ринтын,– Эрмэтэгин влюбился в Номнаут и страдает.
Капитан “Касатки” действительно страдал. Во всяком случае, всем своим видом он старался показать это.
Пришел секретарь райкома. Это был полный круглолицый человек в высоких резиновых сапогах. Когда он поднимался по доске на борт “Касатки”, Эрмэтэгин громко проворчал:
– Каждый, будь он маленький или большой начальник, всегда норовит опоздать.
Наконец “Касатка” отчалила и взяла курс на Улак. Был небольшой ветерок, ярко светило солнце, и никому не хотелось сидеть в тесном, душном кубрике. На маленькой площадке, заменявшей на “Касатке” капитанский мостик, собралась вся команда и пассажиры. Стоявший у руля Аккай задевал локтями находившихся рядом – так было тесно.
– Молодцы ребята! – восхищался вслух секретарь райкома.– Всех после окончания школы в мореходное училище направлю. Хотите, ребята? Город повидаете. Петропавловск-на-Камчатке! Вот ты, рулевой, кем хочешь быть?
– Кос! – воскликнул Аккай.– Наверное, летчиком.
– Ну, а ты? – обратился секретарь к Ринтыну.
– Я еще не знаю,– тихо ответил Ринтын.– После окончания школы поеду в Ленинград, в высшую школу – университет.
– Ого! – сказал секретарь райкома.– Ну, а ты?
Петя посмотрел на Аккая, потом на Ринтына, словно ища у них поддержки, и сказал:
– А я туда, куда Ринтын. Мы с ним друзья!
За мысом навстречу пошла крупная волна. Эрмэтэгин сам встал за рулевое колесо и сурово приказал:
– Посторонних прошу спуститься в кубрик.
Номнаут, бросив на капитана сердитый взгляд, направилась к люку.
– Вас это тоже касается,– обратился Эрмэтэгин к секретарю райкома.
Секретарь заторопился и втиснулся в узкий для его тучной фигуры люк.
Тяжелая баржа неохотно следовала за “Касаткой”. Каждая встречная волна заставляла так дергаться буксир, что шхуна вся трещала, от кончика мачты до киля.