Время таяния снегов
Шрифт:
– По морю пароходом до Владивостока, а оттуда поездом по железной дороге до Москвы, а из Москвы уже в Ленинград.
– Хорошо, в Москву надо завернуть,– одобрительно кивнул головой старый Рычып.– И не забудь в каменное хоронилище сходить, посмотри на Ленина, запомни его лицо. Приедешь – нам расскажешь. А что, Ленинград лучше Москвы?
Татро, склонив голову над столом, что-то быстро писал, а Ринтын, все больше увлекаясь, рассказывал о далеком Ленинграде. Изредка слушатели бросали одобрительные реплики, а иногда недоверчиво качали головами. Улакцам очень понравилось, что в Ленинграде, как и в Улаке, летом долго не
– Хороший город,– одобрительно сказал Рычып.– Все, что полагается для настоящей земли, есть: и зима и лето, осень и весна, даже светлые летние ночи. Не то что в далеких жарких странах, где всю жизнь одно лето. И это так же надоедает, как всю жизнь есть одно мясо.
Макнув ручку в чернильницу, Татро поставил точку, будто пронзил бумагу копьем. Он поднялся с места и, сделав знак рукой, чтобы все замолчали, прочитал бумажку:
– “Предлагается за счет нашей артели одеть Ринтына, как едущего в высшую школу, во все матерчатое и сверх всего выдать ему пятьсот рублей”. Как вы думаете? – спросил Татро, оторвавшись от бумаги.
– Мы думаем так же, как и ты,– ответил за всех Рычып.
…Перед последним экзаменом вдруг пошел дождь и растопил остатки нерастаявшего снега. В селении не осталось ни одного сугроба, но на море далеко до самого горизонта все еще тянулся припай. Он крепко цеплялся за берег и не собирался уходить. Охотники выгружали свою добычу в Кэнискуне и оттуда на собаках привозили ее в Улак.
Ринтын еще зимой узнал, что при восточном факультете Ленинградского университета открылись подготовительные курсы, на которые принимались лица, окончившие семилетнюю школу. Это известие еще больше укрепило Ринтына в его решении.
Однажды, проходя мимо пекарни, Ринтын увидел нуукэнских охотников. Они пришли за хлебом на байдаре и причалили против стойбища, на припае. Ринтын подошел к пожилому эскимосу, увязывавшему мешки со свежим хлебом, и робко попросил его:
– Вы не возьмете меня с собой?
– А куда тебе ехать?
– В Ленинград…
Эскимос поднял голову, оглядел Ринтына сверху донизу, усмехнулся и сказал:
– Наша байдара до Ленинграда не дойдет.
– Мне бы пока до Нуукэна доехать,– сказал Ринтын,– а там видно будет. Я заплачу за проезд.
Эскимос попробовал на вес мешок, еще раз взглянул на Ринтына и кивнул головой:
– Можем взять до Нуукэна. Только вместо платы ты отнесешь мешок с хлебом до байдары.
– Согласен! – закричал Ринтын и, не чувствуя под собой ног, помчался в интернат собрать свои нехитрые пожитки.
Как ни уговаривали учителя и друзья Ринтына подождать, пока придет официальный вызов, юноша был непреклонен.
Ему казалось: только стоит начать путь, как уже никакие препятствия не остановят его.
…Уже позади скала Ченлюквин. Растаял в светлом воздухе силуэт Вечноскорбящей, и только теперь Ринтын посмотрел вперед. На глазах у него были слезы. Чтобы их никто не заметил, он низко склонился над бортом, и лицо его забрызгали волны. Сердце щемило так, будто его сильно сжимали мягкими рукавицами. Рядом с сердцем лежал комсомольский билет, свидетельство об окончании Улакской неполной средней школы, справка из сельского Совета, деньги, выданные из колхозной кассы, и еще пачка денег, заработанных на строительстве Кытрынского аэродрома.
Когда
Едва спрыгнув на берег в Кытрыне, Ринтын увидел на прибрежной гальке множество незнакомых следов. Вот кто-то оставил на мокром песке аккуратные четырехугольники. Две глубокие колеи, идущие вверх к домикам, совершенно озадачили Ринтына. Он пошел по этим диковинным следам, перевалил через галечную гряду, намытую волнами, прошел мимо низких строений собачьего питомника и подошел к складу. Обогнув его, Ринтын остановился, не поверив своим глазам: перед ним стояли настоящие автомобили! Всего автомашин было двенадцать, Ринтын быстро сосчитал их глазами.
Он осторожно провел рукой по крылу одной машины, словно желая убедиться, что это не сон, а явь, заглянул в кабину, потрогал пальцами черные, выпуклые кубики покрышек и отошел в сторону, чтобы взглядом охватить весь автомобиль.
Ринтыну очень хотелось осмотреть машину спереди, но его удерживал невольный страх, хотя он прекрасно знал, что машина без человека не поедет. Может быть, страх объяснялся схожестью машины с живым существом: вот фары – глаза, голова – мотор, ноги – колеса.
Потом Ринтыну доводилось много раз ездить на машине, но он никогда не забывал тот первый день, когда колеса автомобиля покатились по глубокой колее. Дно кузова подпрыгивало и подбрасывало Ринтына. Из белесоватого утреннего тумана навстречу бежали маленькие озерца, чахлые кустики и моховые кочки. На лицо Ринтына холодной влагой оседал туман. Ринтын тогда старался понять: с чем можно сравнить ощущение езды на машине? Это было совсем не то, что езда на собаках, вельботе, байдаре. Ему казалось, что он скачет верхом на живом существе. Должно быть, так чувствует себя всадник на коне.
Проработав два месяца на строительстве аэродрома, Ринтын к началу учебного года возвратился в Улак. Перед отъездом он навестил дядю Кмоля.
Дядя Кмоль работал инструктором райисполкома. Он был очень рад встрече с Ринтыном, очень хотел оставить его у себя. Но Ринтын отказался. По случаю прихода дорогого гостя пили чай не за столом, а на разостланной на полу клеенке.
– Значит, не хочешь оставаться? Поживи в интернате, привыкай к житью в деревянной комнате. Это тебе пригодится, когда будешь жить в настоящем городе. А то видишь,– дядя в смущении развел руками,– потихоньку чай на полу пьем… Счастливо ехать, Ринтын. Заработанные деньги береги. Они тебе пригодятся на пути в высшую школу.
Последний год в Улаке Ринтын жил в новом интернате. Огромный дом с гулкими коридорами, большой столовой, где, как под скалами, можно было вызывать эхо, поначалу пугали Ринтына, но со временем он и другие ребята привыкли. Вспоминая рассказы Анатолия Федоровича о Ленинградском университете, Ринтын представлял себе знаменитый университетский коридор таким же, как длинный, проходивший через все здание, коридор улакского интерната.
Теперь мечта близка к осуществлению. Байдара, зарываясь носом в волны, плывет, правда, а Нуукэн, но уже по направлению к Ленинграду. Пожилой эскимос, который разрешил Ринтыну сесть в байдару, подзывает его к себе, и Ринтын ползет по хлебным мешкам, рискуя свалиться в воду.