Время таяния снегов
Шрифт:
Саша побежал отвязывать веревку. Ринтын и Кайон впряглись и потянули тяжелую двадцатиметровую сеть. Чем тяжелее было тащить, тем радостнее было на душе: значит, много рыбы запуталось в ее ячейках.
— То-гок! То-о-гок! — помогали себе криками ребята.
Вот первые метры сети на берегу. Крупная кета, блестя на солнце чешуей, бьется, разбрызгивая воду. За ней тянется вторая, третья.
— Хороший улов! — радостно кричит Саша. — То-о-о-гок!
Днем на рыбалку приходили девчата, разделывали улов. А с самого утра
— Существенной пользы он, конечно, не приносит, — говорил Кайон, — но его рассказы по истории очень интересны.
И действительно, Игорь Михайлович, пока варилась уха и в собственном соку шипели нанизанные на палочки кетовые брюшки, предавался воспоминаниям из русской истории. Но когда ребята обращались к нему с просьбой рассказать, что-нибудь из его военной жизни, Игорь Михайлович мрачнел, хмурился и говорил потускневшим голосом:
— Да ничего там интересного не было. Не дай бог вам воевать!
Услышав эти слова впервые, Кайон обиделся и сказал ребятам:
— Считает нас неспособными к военным делам. Подумаешь — сам повоевал, а другим нельзя!
Саша робко вступался за учителя:
— Нет, ребята, он прав. Война только издали кажется привлекательной. Вот в Ленинграде…
— Слышали, — перебивал его Кайон. — Я не говорю о блокаде, а о настоящем бое, когда идет рукопашная схватка или ждешь с замиранием сердца приближения вражеского танка, чтобы кинуть в него гранату.
— У тебя представление о войне только по кинокартинам, — отмахивался от него Саша, и глаза у него становились грустными.
Ребятам нравилось на рыбалке. В палатке понемногу копились книги, которые приносил Ринтын из библиотеки. Пришлось даже сделать небольшую полочку. День за работой проходил незаметно. Надо было перерабатывать весь улов, а рыба ловилась не только ночью, но и днем. Самое трудное заключалось в том, чтобы вытащить носилки с рыбой на крутой склон, где были вырыты ямы для собачьего корма. Сложенная в них рыба кисла, а такую собаки особенно охотно ели зимой.
33
К осени погода ухудшилась. Все чаще налетал ветер, и спокойная гладь Въэнского лимана покрывалась рябью волн. Ринтын с беспокойством наблюдал за пляшущими на волнах поплавками, опасаясь, что веревка запутается в блоке и тогда придется бежать за лодкой на промысловый участок колхоза.
В этот вечер поднялась настоящая буря. Низкие рваные тучи неслись над лиманом, роняя на землю редкие, но крупные капли. Никому не хотелось вылезать из теплой палатки, где гудел в печи огонь и дрожало пламя стеариновой свечки. Дежурили на улице по очереди. Ринтын с Сашей лежали на вытертых оленьих шкурах, и Саша по обыкновению рассказывал о Ленинграде.
— Перед войной мы жили на даче под Ленинградом, в деревне Ижоры, недалеко от станции Елизаветино. Когда идешь от станции, путь лежит по лесу. Волков там,
— Никогда не видел грозу, — перебил Ринтын, — а вот в книгах о ней много пишут, даже драма есть у Островского "Гроза".
— С непривычки, конечно, страшно. Кажется, что небо раскалывается на куски. Сначала яркий свет, а потом ужасный грохот. Что самое интересное — гремит гром и сверкают молнии, дождя нет, хотя все небо в низких темных тучах. А потом гроза начинает уходить: немного тишины — и начинается проливной дождь. — Саша помолчал и добавил: — Наверное, пора вытаскивать сеть.
Ринтын откинул вход в палатку, и ворвавшийся вихрь задул свечку. На улице выл ветер. На сушилах с глухим стуком билась о перекладину юкола, мелкий песок со склона больно бил в лицо.
— Кайон, где ты-ы-ы? — крикнул в темноту Ринтын.
— Ту-та! — отозвался из темноты Кайон.
Он сидел, скрючившись от холода, у самой воды в брезентовом плаще — единственном на всю бригаду.
— Не могли выбрать другого места для рыбалки, — ворчал он, как всегда. Надо же додуматься выбрать именно кладбище… Ну, потянем, что ли.
Ребята впряглись в мокрую скользкую веревку и уперлись ногами в податливую гальку. Сеть шла непривычно тяжело, удалось сделать лишь несколько шагов.
— Все, — отпуская веревку, сказал Кайон, — блок запутался. Придется шагать за лодкой.
От этих слов на душе у ребят сразу стало холодно. Кому охота плестись пять километров в бурю и дождь!
Ветер хлопал брезентом палатки, видимо, сорвалась прижатая камнем пола, и по-прежнему глухо постукивала юкола. Всем было ясно, что оставить так сеть нельзя. Ее может волнами закрутить и порвать.
— Что ж, Ринтын, — сказал Кайон, — потянем с тобой жребий, кому идти.
— А почему вы меня не считаете? — возмутился Саша. — Ведь я тоже член бригады.
— Ничего, в хорошую погоду разберемся, — отмахнулся от него Кайон, — ты сейчас лучше помалкивай.
— Нет, уж на этот раз я не позволю! — продолжал шуметь Саша. — Что это за дискриминация?
— Что это за слово ты загнул? — заинтересовался, как всегда, Кайон.
— А то слово, что вы меня, как русского, отстраняете от трудной работы не первый раз!
— Ты это брось, — сердито сказал Кайон, — знаешь такие длинные слова и не понимаешь, что мы бережем твое здоровье. Не забывай, что пережил блокаду. Тоже скажет — дискриминация.
— Но ведь пойти и сказать, чтобы пригнали лодку, совсем не так трудно, — настаивал Саша.
— Ты пойми, Саша, если в такую погоду никто не захочет сюда вести ее, придется самому, — попробовал убедить Сашу Ринтын.
— Не напугаешь, — отрезал Саша, — не хуже вас умею управляться с веслами.
— Ну ладно, — решил прекратить спор Кайон, — пошли в палатку и потянем жребий.