Время таяния снегов
Шрифт:
"Да это же Василий Львович!" — мелькнуло у Ринтына. И он сделал шаг навстречу.
— Смотрю и никак не могу догадаться, кто же ты, — проговорил Василий Львович. — Очень знакомое лицо…
— Это ведь я, Ринтын, улакский…
— Да, помню, помню. Дай-ка рассмотреть тебя как следует. Тогда ты был маленький, тихий. И прятался под дверью, чтобы подслушать урок литературного чтения… А этот, — он кивнул в сторону Кайона, — тоже улакский?
— Нет, он из чаунских, мой друг. Вместе с ним еду в Ленинград, ответил Ринтын.
— Вот
— А где вы хотите остановиться? — спросил Ринтын.
— Куда поместит ваше начальство. Окружной исполком на прежнем месте?
Ребята подхватили чемоданы Василия Львовича.
— Как теперь в Улаке, интересно посмотреть, — по дороге в окрисполком без умолку говорил Василий Львович. — Наверное, сильно изменился?
— Я сам там не был уже три года, — ответил Ринтын. — Очень хочется там побывать, да пора уже ехать.
— А вот я теперь поеду в Улак, — сказал Василий Львович. — Институт языка и мышления послал в командировку.
Отке не было. Его замещал длиннолицый секретарь, который посоветовал Василию Львовичу самому поискать место для ночлега.
— Можно устроиться у нас в общежитии! — обрадовался этому Ринтын. Сейчас народу пока мало, и можно найти даже отдельную комнату.
Быстро договорились с директором, и Василий Львович, отказавшись от отдельной комнаты, поселился вместе с Ринтыном и Кайоном.
42
Василий Львович прожил в Въэне три дня и попутным сейнером уехал на север.
В первый вечер Ринтын и Кайон долго не давали ему спать, буквально засыпали его вопросами.
Кайон был не на шутку огорчен, что в Институт языка и мышления учиться не принимают. Там можно было работать научным сотрудником или же поступить и аспирантуру после окончания высшего учебного заведения.
— Институт языка и мышления! Ты слышишь, Ринтын, — мыш-ле-ния! — говорил Кайон и мечтательно закрывал глаза. — Люди там только и делают, что мыслят, то есть рассуждают о сложных проблемах…
— Они ходят сонные, полузакрыв глаза. Размышления не оставляют им времени одеться и поесть — они просто закутаны в одеяла, худые, с грязными, босыми ногами, — дорисовывал картину Ринтын, которого обижала такая легкая измена университету со стороны Кайона.
— Но ты же видел Василия Львовича! — упрекал Кайон товарища. — Он совсем нормальный человек, бреется каждый день. Носит кирзовые сапоги, а ноги обматывает портянками. И ноги у него чистые.
— Вот в том-то и дело. Все, что рассказывал Василий Львович о работе института, ты пропустил мимо ушей. В голове у тебя осталось только название: "язык и мышление…"
— А все-таки после окончания университета я поступлю в этот институт!
— А в милицию не хочешь? — с ехидцей спросил его Ринтын, вспомнив, как сам однажды чуть не сменил мечту об университете на милицейскую форму.
Кайон не понял намека и озадаченно посмотрел на Ринтына.
Наконец
В том, что человек надевает новую одежду, ничего особенного нет. В мастерской ли она сшита или то изделие так называемого массового пошива — это тоже не имеет значения. Но если тебе впервые в жизни сшили специально для тебя матерчатую одежду — это уже заметное событие, которое волнует, как предстоящий экзамен.
Когда ребята натянули на себя новенькие костюмы, Филипп Филиппыч начал вертеть их перед зеркалом, критически оглядывая каждую складку и шов.
— В плечах не тянет? — озадаченно допрашивал Филипп Филиппыч.
Но Ринтын и Кайон с нескрываемым удовольствием разглядывали себя в большие зеркала. Оттуда на них смотрели черноволосые нарядные парни.
— Элегантно, ничего не скажешь, — подал голос, наконец, закройщик.
От этого слова пахнуло на Ринтына чем-то чужим, очень далеким. Оно почему-то напомнило ему ярко раскрашенные жестяные банки, которые выбрасывало море на улакский берег.
— Элегантность тут ни при чем, — сердито сказал Филипп Филиппыч. Важно, чтобы костюм хорошо сидел.
Но как он ни придирался, видно было, что портной постарался на совесть.
Под присмотром Филиппа Филиппыча всю новую одежду сложили в чемодан. Теперь дорожные чемоданы Ринтына и Кайона приобрели солидный вес.
У ребят было новое занятие: чтоб скоротать время, они вслух повторяли адрес Василия Львовича.
— На троллейбусе номер пять нужно доехать до остановки Кирочная, выйти там и идти пешком до улицы Красной Конницы. Напротив входа в большой разрушенный дом. Подняться на третий этаж и нажать на звонок двери с цифрой "семь", — закрыв глаза, повторял Ринтын, а Кайон следил по бумажке.
43
Пароход назывался «Двина». Он пришел с севера, выгрузив по стойбищам и полярным станциям продовольствие. Высоко над водой виднелась красная черта — ватерлиния. Теперь на пароход грузили пушнину, бочки с жиром морского зверя. Основной груз — пассажиры расположились на берегу и ожидали команды, когда дадут разрешение на посадку.
Ринтын и Кайон с первой партией пассажиров взобрались на борт судна. Пароход был грузопассажирский. Немногие каюты предназначались пассажирам с маленькими детьми.
Ребята спустились в трюм, где были устроены деревянные нары. Здесь они облюбовали себе место и сложили чемоданы.
Позабыв о наставлениях Филиппа Филиппыча — смотреть в оба и ни в коем случае не оставлять чемоданы, — они поспешили на палубу. Им хотелось увидеть, как пароход будет отчаливать от родной земли.
Матросы гоняли ребят с одного борта к другому, но Кайон и Ринтын не уходили с палубы до самой ночи.
Утомленные сутолокой, они в полночь спустились в трюм, чемоданы были на месте. Ребята быстро уснули.