Время терпеливых (Мария Ростовская)
Шрифт:
— … Воевода! Вставай, воевода!
Дмитр разлепил глаза, разом выныривая из вязкого омута кошмара, коротый только что видел — надо же, какой страшный сон…
— Что там?
— Рати несметные переправляются через Днепр! Ночная сторожа только что прискакала… И костры сторожевые зажгли!
Воевода встал, стараясь двигаться размеренно. Дёргаться ни к чему… тут надо думать, а не скакать сломя голову…
Парень-вестовой, глядя на неспешно одевающегося воеводу, тоже взял себя в руки, перестал вращать вытаращенными глазами. Он с надеждой
— Подай-ка… — воевода щёлкнул пальцами, и парень с готовностью подскочил, подал меч. Уже поправляя перевязь, воевода криво усмехнулся. Думать надо… о чём? Полки галицкие не подошли, и теперь уже не подойдут — татары не пустят. Сорвать переправу, как в прошлом году, тоже невозможно — Днепр замёрз, лёд свободно выдерживает верхоконного… Наверное, уже и подводы осадные выдержит, если переводить осторожно… Эх, кабы хоть черниговский полк князя Михаила стоял в Киеве!
— Ну пойдём, Торопша, будем глядеть, что там и как.
…
— Всё, можешь идти!
Гонец поклонился и вышел, неслышно прикрыв дверь. Действительно, за такую весть трудно ожидать награды. Слава Богу, что миновали те времена, когда гонцов за подобные известия сажали на кол…
Князь Даниил ходил из угла в угол, как зверь. Не успел. Не успел! Всё зря, всё напрасно. Стоило добиваться Киева, чтобы так вот глупо, донельзя глупо его потерять… Уж лучше бы стоял в Киеве черниговский полк князя Михаила!
Даниил сел на лавку. Ладно… Спокойно… Не всё ещё потеряно… Гарнизон в Киеве весьма немалый, воевода Дмитр Ейкович опытный… Князь Михаил с войском из Мазовии подойдёт, вместе двинем на Киев… От Чернигова рать подведёт боярин Фёдор, правая рука Михаила… Навалиться разом, прижать к стенам киевским и разгромить…
Даниил криво усмехнулся. Не стоит врать самому себе. Если бы укрыться за стенами Киева, тогда да, можно было бы отразить нашествие… А так… Не даст Батый подойти к Киеву. Разгромят в чистом поле…
— Дозволь войти, княже? — просунул голову в дверь боярин Борис.
— Заходи, Борис Богданович.
Боярин степенно вошёл, поклонился.
— Слышал я, татары под Киевом стали, княже.
— Так оно.
— Рати-то собраны… Как же поход?
— Да какой теперь поход!
…
— Мы вернулись сюда, великий хан.
Ноздри Менгу раздувались. Он разглядывал стены Кыюва, сложенные из камня. Да, великий город. Этот город больше, чем все виденные ранее города Урусии. И богаче.
— Да, Ноган. Мы вернулись, и больше не отступим. Я знаю, что ты изучил урусский язык. Так вот… Ты возглавишь посольство. Пойдёшь туда, и прикажешь им открыть ворота. Прикажешь, понял?
— Но, великий хан… — Ноган заметно побледнел.
— Не понял… — остро взглянул на него Менгу. — Ты трусишь, Ноган? За тобой стоит мощь всего непобедимого войска Повелителя Вселенной! Иди!
— Да, великий! — склонился Ноган.
Когда
Великий хан хищно осклабился. Уже завтра китайцы начнут ставить свои машины, и послезавтра в эти гордые стены с грохотом ударят первые камни. Кстати, хорошо, что вспомнил…
— Дэлгэр!
— Я здесь, великий хан!
— Возьми людей и налови в окрестностях как можно больше урусов. И сразу же начинайте собирать большие камни! Чтобы китайцы могли начать работать, как только прибудут.
— Я понял, о великий!
…
— … Придёт серенький волчок, тебя схватит за бочок!
— Ой-ой!
Никита смотрел на жену, убаюкивающую Малушу, младшую дочь, и улыбался. Улыбался сквозь слёзы.
Эх, и зачем он не спрятался в лес, когда пришли люди князя Даниила за данью! Мог ведь, мог предугадать, чем дело кончится… Нет, надеялся на что-то? На Божью справедливость, или княжью?
Нет в мире справедливости. Ни у князей, ни у Бога. Не слышат они людских страданий. Забрали у Никиты и коня, и корову с телком нарождённым. А он только стоял и смотрел, как уводят со двора… И хорошо, что стоял. Здоровенные стражи, все при оружии, кулаки что гири, в железных доспехах. Троим односельчанам, оказавшим сопротивление, отбили нутро, и один уж помер.
— Слышь, Никитушка, — тихо спросила вдруг жена, — как мы дальше-то жить будем?
Так спросила, что захолонуло всё внутри. Никита закашлялся.
— Ничего, Бог даст… Зато зерно семенное схоронили, не отдали… А Пров вон всё из амбара выгреб, до зёрнышка, лошадёнку отстаивал, вишь. Так что мы ему семян на посев, а он нам лошадь на пахоту. Вот и вывернемся…
Жена смотрела на него большими, тёмными глазами, и непонятно было, верит или нет. Самому-то себе не верил Никита. Может, и вывернулись бы, да ведь явятся по осени вновь мордовороты — давай оброк… Бесполезно. Нет выхода.
— Ничего, Фовра. Проживём как-нить, — подмигнул он жене, окончательно успокаивая, и та чуть улыбнулась в ответ. Верит, значит.
Резкий свист раздался с улицы.
— Что там за леший… — Никита взялся за потёртый армяк.
Дробный топот копыт, резкие гортанные выкрики, и вслед за этим отчаянный вопль:
— Поганые!
Никита метнулся к окну, затянутому заледенелым бычьим пузырём — ничего не видать! — назад, к двери.
— Фовра! Детей и сама в подпечье! Да сидеть как мыши! — Никита уже подпирал дверь жердиной.
Сильные, властные удары посыпались в дверь.
— Эй, хозаин урус, выхады!
Никита схватил длинный нож и рогатину, торопливо разбил заложенный глиной лаз. Отвлечь… Следы со двора идут во все стороны, и свежих полно, так что не разберут… Подумают, что утекли из дому…