Время тяжелых ботинок
Шрифт:
– Запомни, Захарыч, Кинжал – это мой фарт, – тут пахан уже не шутил.
Толстый в ответ промолчал и подумал: «Да, Кинжал – это его фарт».
Желвак поулыбался, а когда кореш окончательно расслабился, добил его:
– Шутки-шутки, а х… в желудке.
25
На тумбочке звякнул телефон внутренней связи:
– Сергей Павлович, – говорил человек из охраны, – зайдите в ресторан. Вы должны это видеть.
Да, на это действительно надо было посмотреть.
Братва в одних
Посреди круга стоял стол, на нём стул, на котором восседал довольный Лёня Кинжал, правда, одетый. Это и было его второе, более скромное, чем «мерседес-600», желание.
У него на коленях расположилась Ликуша.
Задрав и без того коротенькую юбочку, она показывала чисто символические прозрачные трусики и, по-хозяйски обняв любимого, неистово визжала:
– Ой, не могу!!! Ой, холодно!!! Ой, щекотно!!!
Триумфатор медленно вливал шампанское из бутылки между её грудей.
Братва хором кричала:
– Горько!!!
– Да здравствует наш дефолт – самый прибыльный в мире!!!
– Лёне Кинжалу – многая лета!!!
Желвак толкнул кореша в бок:
– Слова для лозунгов – не ты писал?
– Ты чё, в натуре, окстись! – не на шутку перепугался Толстый.
А Кинжал уже слизывал шампанское с ослепительно белых округлостей Ликуши.
– Ого! – крикнула одна из ярославских девчонок, – Лёнька, и меня! В какой фирме язык вытягивал?
– Заткнись, шалава! – завопила Ликуша. – На чужой каравай ног не раздвигай!
– Твоя школа, – кивнул другу Желвак.
Толстый стал подталкивать Палыча к выходу и в замешательстве бурчал:
– Буржуазно, куртуазно и нагло – вплоть до безобразия.
– Скажи спасибо, что если и брутально, но хоть – не анально, – заключил пахан.
26
Осень 1998 года была золотой.
И на её фоне брошенные торговые павильоны по всей Москве смотрелись особенно дико – распахнутые настежь двери, кое-где даже оставленный товар. А в одном, на Профсоюзной улице, красовалась огромная куча дерьма: потребительскому рынку от его доброжелателей – поклон.
Леонид Брут работал как одержимый. Шкипер говорил: «Расслабься ты, Оса, всё же идёт как надо. Чего ты землю роешь? Теперь работа одна – ждать. Сразу видно – не сидел ты в засаде где-нибудь в горах Афганистана, никарагуанской сельве или джунглях Анголы. У военного разведчика должно быть ангельское терпение. Остынь, это непрофессионально. Наш генерал учит, не теряя головы, терпеть состояние конструктивной неопределённости».
Кинжал огрызался: «Сами говорили: разведка без куража – как скотина без фуража – вымирает».
27
Зима свалилась, как всегда, неожиданно, первого ноября, – непреодолимыми снежными заносами и жгучими морозами. Резко свалившиеся минус двадцать пять словно довершали начатое нерадивыми российскими руководителями – народ мёрз. Платить за тепло было нечем и там, где это было возможно,
Фирмы разорялись. Предприятия закрывались.
Правда, в Москве официальная безработица составила всего 1,5 процента. Понятно, что на самом деле людей, лишившихся работы, было намного больше, но ощущения повальности безработицы в столице не было. Как и предсказывали эконометрики, кризис больнее всего ударил по среднему и малому бизнесу. Обывателю, то есть тому, кому терять и так нечего, 80 процентов своих доходов теперь надо было тратить, чтобы не умереть с голоду. Обычно стандарт затрат на продукты питания вчетверо меньше.
Один за другим разорялась коммерческие банки. На банкротство их обрекают нервные вкладчики. «Заботиться о нервной системе своих граждан должна власть, а это – то, чего в России не делалось никогда», – сказал Толстый. Эти мысли удивительным образом совпадали с тем, что ещё в 1924 году говорил профессор Л.М. Розенштейн, отец-основатель советской профилактической психиатрии: «Наше время характеризуется большим развитием нервности среди населения».
28
18 ноября, в понедельник, около полудня, в гостиницу «Байкал» съехалась вся верхушка криминальной власти холдинга.
Лица были хмурыми, сосредоточенными.
Да, к тому, что случилось, они изрядно подготовились. Только вопрос – что же дальше? – из области бизнес-планирования оборачивался проблемой жизни или смерти легальной хозяйственной деятельности.
Кинжалу надлежало сидеть в соседнем номере и ждать.
Его предупредили, чтобы никуда не звонил и сам на телефонные звонки не отвечал.
К нему приставили Ликушу. К тому же он был в курсе, что один из его сотовых телефонов заряжен миниатюрным диктофоном, который записывает не только разговоры по трубке, но и вообще всё, что произносится в радиусе нескольких метров. Это обнаружили люди Шкипера, но разряжать не стали: предупреждён, значит – вооружён.
Условия, поставленные Кинжалом на сходе под Ярославлем, инициировал лично Сергей Павлович Быков, он же Желвак. Его поддерживали не все. Предстояло решить прямо сейчас, будет ли Кинжал полноправным хозяином холдинга и отвечать за него головой или станет «попкой», зиц-председателем при Желваке, с каким-нибудь громким пустым титулом вроде старшего вице-президента.
Уже лет шесть на сходах то и дело обсуждались вопросы, не имевшие к криминальной работе никакого отношения. Иногда они превращались в партийно-хозяйственный актив.
И воры всё больше понимали – управлять бизнесом они не умеют.
Приходилось приглашать специалистов, заслушивать их. А привлечённые не знали, что такое жить по понятиям, несли всякую чушь. Не помогал и опыт «смотрящих», которые были к легальному бизнесу ближе остальных. Вставал какой-нибудь Гена Болт и произносил сакраментальную фразу: «Вор должен воровать». На этом «партхозактив» можно было считать завершённым и переходить к культурной программе.