Время тяжелых ботинок
Шрифт:
– Слушай, Челкаш, а что за рифма безвкусная: степенно-мгновенно. Это даже ниже уровня литературного кружка при домоуправлении. И, вообще, лицо у тебя другое, может, это и не ты вовсе?
– Только не надо ни агрессии, ни депрессии, – скривился Кинжал.
– У тебя что – навязчивое стихосложение? Между прочим, это признак психопатического комплекса.
– Ладно тебе, фраер! Падай в тачку, фильтруй базар и не кати бочку на реального пацана. Короче, в машине – ни слова, сейчас будет встреча, которая тоже удивит.
Задача у тебя одна – молчать, пока не спросят.
Астрыкин ничего
А Кинжал срисовал и ту удавку, картинно свисавшую с потолка, и огромный полумягкий стул, место которому отнюдь не на столе.
Далёкий голос Осипа Мандельштама озвучивать он не стал: «Ленинград, Ленинград, / я ещё не хочу умирать. /У меня ещё есть адреса, / по которым найду голоса».
С некоторых пор смерть и поэзия шли по его жизни рука об руку.
2
Да, это был его друг Чекашкин.
Но рядом на заднем сиденье в салоне автомобиля, чуть поменьше комнаты в коммуналке, сидел другой, – с иным лицом, запахом элитного цифрового кода, в тонкой одежде не для повседневной носки, а главное, – с движениями и голосом человека, который может ВСЁ.
А Кинжал вспоминал рваный матрас в подсобке того гастронома на Невском, где он, перспективный учёный-эконометрик, мог хоть пару часов вздремнуть, потому что утром, к девяти, – в институт. Приходилось подрабатывать сторожем-грузчиком, чтоб хоть на минимальном уровне удерживать семейный бюджет.
Ночью привозили молочные продукты – несколько тонн. Он должен был не только принять и разместить контейнеры в холодильных камерах, но, главное, не быть обманутым пройдохой-экспедитором, у которого полны карманы фиктивных накладных.
Образованного Чекашкина использовали ещё и в качестве материально ответственного лица, хоть формально он таковым не являлся. Всплыви недостача – с него бы сняли три шкуры, заставили продать квартиру, как это было с его предшественником, от которого и перешёл тот матрас. Спасало базовое математическое образование: в то время цифры любили Чекашкина, он любил их, и они друг друга не подводили.
О тех трудовых ночах было написано стихотворение, которое начиналось словами: «Сгружал тяжёлую молочку без суеты и в одиночку».
Как-то, по настоянию его требовательной жены Зинаиды, данной ему свыше, чтоб жизнь мёдом не казалась, Чекашкин попросил владельца магазина прибавить ему заработную плату. Вопрос он поставил грамотно: «Мне платят за погрузочно-разгрузочные работы и ночное дежурство в качестве охранника. Но я несу материальную ответственность, это мой личный риск. Завозы товара в одиночку не обслуживают, обязательно нужна страхующая пара глаз. А у торговых людей считается дурным тоном, если, как они говорят, не нагрел компаньона – поставщика или покупателя. Но меня обмануть ещё не удалось никому, и прошу за это доплачивать». Лазарь Ильич обещал подумать. А потом Чекашкин случайно подслушал разговор директора с кем-то из прошлой «крыши».
На вопрос, прибавлять ли зарплату сторожу-грузчику, бандит уточнил: «Это тот лох с дипломом кандидата наук? Знаешь, Ильич, есть люди, у которых на лбу написано, что деньги ему не
Пусть останется просто добрым малым».
И вот уже больше года этот «добрый малый» стараниями своего пахана, «вора в законе» по кличке Желвак, являлся криминальной «крышей» своего бывшего работодателя на Невском. Сумма накопилась приличная, пора брать, для этого он и приехал в родной Питер. Тринадцать месяцев не отстёгивал барыга с прибыли, крутил чужие деньги.
Сейчас будет ему поздняя дойка.
Кинжал набрал номер на сотовом телефоне, каких Астрыкин не видел даже в телевизионной рекламе, – он раскладывался, как книжка, а экран был, как у портативного цветного телевизора.
Вынутый из петли статистик слушал, словно находился в камерном драматическом театре, где на сцене был актёр, которого он любил, но никогда бы не осмелился подойти и хотя бы поздороваться.
– Алло, Лазарь Ильич?
Там подтвердили: «Да-да!»
– Барыга, ты сидишь или стоишь?
На другом конце линии выразили недоумение тоном разговора.
– Если стоишь, лучше присядь. С тобой говорит Кинжал – слыхал такого?
Там воцарилась тишина.
Астрыкин не знал, куда звонит его друг и в каком качестве. Но то внезапное безмолвие после весёлого «да-да» наводило на неприятные мысли. Не исключено, что на другом конце сейчас вспоминали прожитую жизнь, – это Астрыкин вдруг почувствовал остро, глядя на профиль человека, которого знал с детства.
– Ты разговаривать можешь?
Астрыкин закрыл глаза и прислушивался, – тому Ильичу было нехорошо.
– Алло! Ты там живой? Передай трубку водителю. У тебя тот же, Гришка?
Тут же провякал бодренький голос:
– Слушаю вас внимательно.
– Молодец, Гришаня! Я – Кинжал, забиваю вам «стрелку». Отвези своего шефа на
Обводной канал, он знает, – и прямо сейчас. Ты всё понял?
– Так точно, – почему-то по-военному ответил шофёр.
На душе Астрыкина опять воцарилась зияющая пустота. Но поскольку голова интеллигента работает всегда и независимо от воли её обладателя, он всё пытался понять, как это может быть – степенно и в то же самое время – мгновенно? Если первое обозначить условно числом сто, то мгновенно – это не больше единицы. Разница девяносто девять процентов! Неужели блистательный математик Челкаш этого не понимает и может вслух произносить такую дичь?
Наконец, телохранитель, сидевший впереди, тронул водителя за плечо, тот притормозил, охранник выскочил из машины и распахнул их дверь.
Кинжал проинструктировал друга:
– Стоишь, делаешь серьёзное лицо и продолжаешь многозначительно молчать. Все вопросы – потом.
Было ветрено, и Астрыкин натянул на голову свою спортивную шапочку, потрёпанную неумолимым временем.
Кинжал посмотрел на его очки на верёвочке, – они так и норовили перекоситься перпендикулярно линии глаз, – жалкое пальтишко, полуботинки «прощай, молодость!», купленные десять лет назад по талону, выданному в институте. «Ничего, – подумал он, – будем менять Цифру, – интеллигентно, но нагло – вплоть до безобразия».