Время умирать. Рязань, год 1237

Баранов Николай Александрович

С северной стороны склон холма тоже срезан глубоким оврагом. На дне его журчала маленькая речушка, впадающая в Проню и скрытая густыми зарослями ветлы. Две оставшихся стороны – восточную и южную – никакие естественные преграды не прикрывали, но и здесь склоны холма довольно круты, а перед усадьбой выкопан глубокий ров, выброшенная земля из которого образовывала вал высотой в пять саженей. В гребень вала вкопан тын из толстых дубовых бревен, высотой еще сажени в четыре. По внутренней стороне тына идет боевой ход, прикрытый со стороны поля заборолами, а сверху от вражьих стрел и непогоды – тесовой двускатной крышей.

На южной стороне вал прорезал въезд, прикрытый надвратной

башней, сложенной из тех же дубовых бревен. Внизу башни – ворота шириной как раз, чтобы могла проехать телега, а высотой – всаднику проскакать, не сгибая головы. Закрывались ворота двумя створками, собранными из толстых дубовых плах и обитыми снаружи железными листами. Дорого, зато прочно, не всякий таран возьмет, да и поджечь их с такой обивкой непросто. А денег у боярина Ратислава хватает. Сейчас обе створки отворены: позднее утро, дворня уже снует туда-сюда. Ночью, конечно, врата держат закрытыми, так как места неспокойные. На верху воротной башни имеется боевая площадка, покрытая четырехскатной тесовой же крышей.

Почти половину внутреннего двора, огороженного тыном, занимал боярский терем с хозяйственными пристройками и жильем для немногочисленной дворни. Задней стеной терем упирался в крепостную стену, выходящую на речной обрыв. Верхнее жилье с горницей возвышалось над тыном сажени на три. Смотровая вышка, с которой сейчас любовался окрестностями Ратьша, вздымалась над крышей терема еще саженей на пять. Оставшееся место внутри стен занимали конюшня, амбар, скотий и птичий двор. В середине торчал колодезный сруб. Колодец глубокий. Рыли его приглашенные Ратиславом водоискатели почти что месяц. Но зато и вода в нем оказалась на диво вкусна и холодна, до ломоты зубовной. Хватало ее на все нужды обитателей боярской усадьбы, двуногих, четвероногих и пернатых, даже в сухие и знойные лета.

На южном и восточном склонах холма, хорошо отступив от стен крепости для безопасности от осадников, раскинулись домишки сельца, прислонившегося к боярской усадьбе и взявшего ее имя. Первые насельники появились еще во время строительства терема. Прослышав, что новый боярин не забижает, да еще и дает подъемные льготы, народ потянулся из разных мест, и сейчас сельцо насчитывало поболе сорока дворов. Год назад всем миром срубили небольшую церквушку. Освятил ее сам епископ Рязанский Евфросий, которому боярин приходился крестником. А батюшку, кроткого и безвредного отца Василия, Ратислав сманил из Пронска.

Сельцо делила на две неравные части хорошо наезженная дорога, являющаяся одновременно главной улицей. Начиналась она от разборного (на случай осады) моста через ров, сбегала между домов к подошве холма, загибалась влево и там, верстах в двух, уже в лесу, начинавшемся невдалеке от холма, соединялась с дорогой, ведущей из Пронска в Рязань.

Лесов окрест много. Особенно на противоположном, левом берегу Прони. Леса не густые, светлые, по большей части лиственные, с часто встречающимися большими полянами. Чем дальше на юг, ближе к Дикому полю, тем чаще попадаются и больше становятся поляны, реже лес. Еще южнее лес превращается в раскиданные в степных просторах островки рощ и рощиц. Потом пропадают и они, и вся земля становится бескрайней степью, колышущейся под ветром травяным морем.

На север до самого впадения Прони в Оку все те же светлые лиственные леса. А вот сразу за Окой, на левом ее берегу, лес другой: темный и густой, все больше хвойный, перемежающийся озерцами и болотами.

Вверх по Проне на юго-запад в пятидесяти верстах – Пронск. Родовое гнездо пронских князей. Отец Ратислава Изяслав Владимирович был одним из них. Ровно двадцать лет назад его убили родные братья Глеб и Константин на

злосчастном съезде в Исадах. Там же были убиты пятеро двоюродных братьев отца. Ратьше тогда только исполнилось семь весен, но он помнит тот страшный день, когда на телеге, источающей запах смерти, привезли укрытого дерюгой отца. Жили они тогда в городке Ижеславце, расположенном западнее Пронска. После похорон мать вернулась к ивутичам, забрав с собой сына. Родня со стороны отца не противилась, так как не ко двору пришлась гордая невестка, с которой к тому же жил их сын в браке, не освященном церковью, поскольку невестка все никак не могла собраться принять крещение. Да и пришибла их вся эта страшная история – убийство двумя братьями третьего.

…Ратьша тряхнул головой, отгоняя грустные воспоминания, еще раз окинул взглядом открывающееся с верхотуры раздолье и спустился вниз. Зашел в трапезную. Здесь вчерашние бражники уже начали просыпаться. Дворовые девки под руководством Меланьи споро убирали со столов, накрывали их свежими скатертями, несли корчаги с пивом, вином и медами. Не для продолжения пира (и так три дня гулеванили) – для опохмела. Почуяв винный и медовый дух, последние еще не поднявшиеся с пола бражники зашевелились, кряхтя, враскоряку добрались до столов, устроились на скамьях и дрожащими руками начали разливать по чашам живительную влагу. Проснувшиеся раньше и плещущиеся сейчас у колодца тоже потянулись к столам. Девки тем временем расставили заедки.

Ратьша как радушный хозяин уселся во главе стола. Пить не хотелось – нутро, отравленное хмелем, екало при одном только запахе. Но было надо. Стараясь не дышать, плеснул содержимое чаши в рот, с усилием проглотил. Посидел, прислушиваясь, как оно там. Обратно не запросится? Ничего, удержалось.

Маленько погодя даже захотелось отведать квашеной капустки. Подцепил щепотью из деревянного блюда, капая ядреным рассолом, закинул в рот. Ух, хорошо! Теперь холодца. Мелания специально поставила поближе. Хренку на него побольше. Заесть ломтем еще горячего утрешнего пшеничного хлеба.

Бражники тем временем наливали по второй. Вторая пошла много легче. Опять закусили. Приняли третью. Все, обязанность гостеприимного хозяина Ратьша исполнил. Поднялся, поблагодарил всех за оказанную честь и вышел из-за стола. Теперь гости должны были выпить еще по чаше-другой, закусить и расходиться по домам. Оставаться дольше – прослыть невежей.

Боярин вышел из ворот усадьбы, присел на вкопанную для воротной стражи скамью у самого моста через ров, подставил лицо ласковому утреннему солнышку. Вскоре из ворот потянулись первые гости, собравшиеся до дому. Каждый останавливался напротив сидящего Ратьши, поясно кланялся, благодарил за угощение и отправлялся восвояси. Кому-то хозяин Крепи просто кивал, кому-то поднимался навстречу и отдавал легкий поклон – это вятшим людям сельца. Наконец вышел последний – сельский кузнец. Шел он, выписывая ногами замысловатые кренделя, видимо, успел набраться на старые дрожжи. Мастер золотые руки, но на хмельное слаб. Его, зная мужнины привычки, уже поджидала за мостом жена. Дождавшись, подхватила запинающегося супруга и повела вниз по дороге.

Ратьша смачно, с хрустом потянулся, покрутил головой, разминая шею, и повернулся было к воротам, собираясь заняться насущными делами. В этот момент он заметил скачущего от леса к холму, на котором стояли сельцо и усадьба, всадника. Похоже, гонец по его, Ратьшину, душу. Решил дождаться тут же, на месте. Пока верховой поднялся по склону, из ворот успел выйти боярский ближник Могута. Этот сегодня почти не пил, только пригублял из чаши, чтобы не обидеть застолье. Подошел, встал рядом. Всмотрелся в приближающегося всадника.