Время воды
Шрифт:
Я поехал искать Катю, чтобы, во-первых, конфисковать у нее клетчатую тетрадь и, во-вторых, добиться ее руки и сердца. Встреча с ней должна была кардинально изменить судьбу «Родины-6», всех ее сотрудников, граждан и жителей, а также мою личную жизнь и личную жизнь Катерины.
Вместо этого я встретил множество других женщин. Я пил, смеялся и с каждым тостом все больше терял человеческий облик. Собственно, если бы я просто пил, но я еще вытворял разные непристойные глупости. И всему виной был виски. Эфирные масла, содержащиеся в нем, сменяют состояние
Мог ли я предоставить что-нибудь оригинальное в свое оправдание? Вряд ли. Сплошные банальности. Пьянство как способ забыться. Забытье как модель бытия. Камера как жизненная позиция. Жизнь как тюрьма.
Собственно, я непосредственно был в тюрьме, ибо комната, в которой я находился, больше всего походила на конуру равелина Петропавловской крепости. Однако я не чувствовал страха, я чувствовал жажду. Чтобы начать бояться, мне необходимо было напиться воды и поспать. Воды не было, сон не задавался из-за приступов мигрени и тошноты. Так пытают себя алкоголики. Я отвернулся к стене, накрылся пиджаком от позора, крепко зажмурился и вроде бы стал засыпать, как вдруг щелкнули засовы, и на пороге камеры показалась Катя. Она была в военном френче, туго перетянутом широким ремнем с кобурой. На ее восхитительной голове алела косынка. Выражение лица было измученным и суровым, словно после аборта.
— Посадите его на стул, развяжите и ждите за дверью, — бросила она долговязому молодому охраннику, по виду непрофессионалу, вошедшему вслед за ней.
Тот выполнил задание без слов, стараясь не касаться меня лишний раз, и удалился поспешно.
— Интуиция меня не подвела, — процедил я небрежно. — Я нашел тебя, киска.
— Прекратите, Попов, — Катерина опустилась на стул и скрестила на груди руки. — Не мелите чепухи. Вы валялись пьяный в притоне, когда мои люди нашли вас.
— Приятно слышать, что ты тоже нуждалась во мне.
— Прекратите. Мы искали вас, чтобы зачитать и привести в исполнение приговор!
— Позвольте узнать, кто это «мы»? — спросил я, потирая опухшие руки.
— Боевая организация граждан, — произнесла Катя с вызовом.
— Ты тоже «БОГ»? Мне следует пасть на колени? — я представлял нашу встречу иначе и, чтобы не скисать, язвил. — К сожалению, во мне не осталось веры, ибо я уже видел одного «бога» совсем недавно в обстоятельствах не слишком приличных.
— Это я послала Игоря на одиночный пикет. Он должен был показать вам транспарант, где было написано, кто вы такой на самом деле. Он должен был заставить вас задуматься о том, что вы делаете.
— По-моему, у него не получилось.
— Прекратите паясничать. Вы развратили Игоря!
— Я не знал, что он «бог», и угостил его виски. А он выпил.
— Нас еще называют «красными косынками», — Катя демонстрировала твердость и не собиралась шутить.
— Не знаю. Не слышал. Слышал только про красные трусы, что они больше не в моде.
— Вы лжете. Мы действуем больше года. Мы представляем интересы «Родины-8», которая
— Вы что же, Катерина, заодно с теми матросами, которые ездят на грузовиках и грабят винные магазины?
— Не смейте! — Катя схватилась за портупею, видимо, для поддержки. — Эти матросы обычные гопники, маргинальная секта.
— А ваши люди не грабят?
— Наши люди — экспроприируют, — Катя встала и села, она разволновалась больше меня. — Мы ничего не оставляем себе. Все отправляем на дело.
— В Москву? — спросил я, удивившись собственной прозорливости.
— В Москву, — кивнула она по-детски.
— Все как у Чехова. Милая Катерина, мы тоже отправляем в Москву.
— Не надо называть меня милой. И я вам не верю.
— Да, Катя, да. Так и есть. Москва собирает со всех: с революционеров, с реакционеров, с патриотов, с диссидентов — и всем обещает что-то. А раз Москва обещает всем, то ничего не даст никому. Вы понимаете, что происходит, Катя? Вы понимаете! Мне нужно позвонить.
— Это исключено, вы под арестом. И я вам не верю. Ни одному слову. Но как вы умеете лгать, боже мой!
— Вы про ту нашу встречу?
— Забудьте! Ничего не было. В общем-то я узнала от вас почти все, что мне нужно. Если вам больше нечего мне сообщить, извольте слушать. Мы, «красные косынки» «Боевой организации граждан», судим вас, коллаборациониста Попова, за пьянство, разврат и предательство, за разбазаривание общественного имущества и порчу памятников архитектуры…
Здесь я перестал ее слушать. Я думал о том, что всегда доверял женщинам чересчур и через женщин лишился сначала покоя, потом работы, жилища и вот теперь, возможно, жизни и половых органов. Даже если живешь, не зная законов, закономерно все то, что происходит с тобой.
— Попов, прекратите все время кивать. Вы не слушаете меня, — повысила Катя голос. — Вы можете не слушать, это вас не спасет, Попов, ответьте мне на последний вопрос!
— Я пока ни на один не ответил, — сказал я удивленно.
— Достаточно одного ответа, Попов. Но сначала подумайте хорошенько, от этого зависит ваша жизнь.
— Катя…
— Молчать! Отвечайте: это писали вы? — она бросила мне на колени такую знакомую тетрадь в клетку.
— Дались вам всем эти досье, — выдавил я почти с ненавистью.
— Досье меня не интересуют. Это не досье — это бред, демагогия, маразм и софистика. Я говорю о текстах, написанных с обратной стороны, смотрите сюда. Это писали вы?
Я перевернул тетрадь и увидел наезжающие друг на друга строчки стихов. Я покраснел и подумал, что теперь между нами точно все кончено. Если и стоило уничтожить эту злосчастную тетрадь, то именно из-за стихов. Стихи были ужасны, беспомощны и убоги. Обычно я писал их, напившись в сиську. Я писал про Жанну, про Машу, про Лену, про каких-то случайных дур. Я ничего не успел написать о Кате, не мог найти слов.