Время, вперед !
Шрифт:
Ему досталась неважная лошадь и кучер с придурью. Думая выгадать расстояние, он повез, чмокая губами, прямиком, через строительный участок, и завез в такое место, откуда насилу выбрались: распрягли лошадь и на руках выкатывали из котлована бричку.
Поехали назад и опять запутались. Словом, сделали крюку добрых километров пять и подъехали к бараку с другой стороны.
У Ищенко шумело и стучало в ушах, как будто бы в уши налилась гремучая вода.
Он ожидал увидеть дома нечто необычайное, из ряда вон
Не было ничего особенного.
На койке на спине лежала Феня. Она негромко стонала. Но лицо было блестящее и оживленное. Соседка увязывала се вещи. Феня увидела Ищенко и перестала стонать.
Она быстро, напряженно улыбнулась и сама легко встала на ноги, начала надевать на голову шаль, подсовывая под ее края волосы твердым указательным пальцем.
– Ну, - сказал Ищенко немного разочарованно.
– В чем дело?
Феня виновато, снизу вверх, посмотрела на него синими живыми глазами и ничего не ответила.
– Бери вещи, что ли, - сказала соседка, вкладывая в руки бригадира узелок.
– Подводу достал?
Ищенко автоматически прижал вещи к груди и сурово посмотрел на Феню.
– Доедешь?
Она сделала усилие, чтобы не застонать, прикусила нижнюю губу чистыми перловыми зубками и кивнула головой.
– Доеду, - с усилием выговорила она, и ее опять дернуло судорогой.
Ищенко подставил ей плечо. Она обняла его за шею рукой, и они пошли.
Пока соседка усаживала тяжелую Феню в маленькую, слишком тесную для двоих корзинку брички, пока она подкладывала ей под спину солому, Ищенко подошел к ребятам.
Они с любопытством и почтением смотрели на своего бригадира, на его озабоченное, темное лицо, на узелок в его руках.
Они ожидали, что он скажет.
Вид собранной бригады тотчас вернул Ищенко в круг интересов того мира, из которого его так резко выбили.
– Ну, как идет дело?
– спросил он, осматривая и подсчитывая в уме количество ребят.
– Ребята не возражают.
– Все налицо?
– Все.
Ищенко нахмурился.
– Как это все? А где Загиров? Где Саенко?
Загирова и Саенко не было. Они исчезли. Они прогуляли прошлую смену.
Загирова видели рано утром. Он бегал по ребятам - искал в долг десятку.
Саенко же со вчерашнего дня не показывался.
– Что ж они, собачьи дети!
– закричал Ищенко.
– Зарезать нас хочут? Не нашли другого дня! У нас теперь такое дело, что... что...
Он не находил слов. Он ударил крепкой глиняной ножкой в землю.
В бричке застонала Феня.
Ищенко бросился к плетенке.
И, уже сидя боком рядом с Феней, свесив правую ногу наружу и поддерживая жену левой рукой за спину,
– Чтоб все были на месте! До одного человека. А то нам хоть в глаза людям не смотри.
Бричка тронулась. Сметана бежал за бричкой:
– Стой! Ищенко! Стой! Как там решили?
– Решили крыть! Веди бригаду на участок... Чтоб все... До одного человека... Я сейчас туда завернусь...
Он показал глазами на Феню, усмехнулся.
– А то видишь, какая музыка. Здравствуйте...
Феня припала к плечу мужа.
– Ой, Костичка... Такая неприятность...Ой, Костичка, не доеду.
– Да погоняй ты, ну тебя к чертовой матери!
– заорал Ищенко страшным голосом.
Ветра уже не было. Но не было и солнца. Солнце скрылось в яркой, белой, душной, низкой туче. Воздух был толст и неподвижен, как в бане...
XXXVI
Это был конец мая - начало сильного и полезного уральского лета, косой кусок первобытной природы, еще не тронутый людьми и не осложненный планировкой.
Узкий край обесцвеченного неба казался здесь единственным посредником между солнцем, ветром, облаками и травой.
Здесь - по круглому боку холма - росла трава. Ее еще не совсем вытоптали. Это была сухая, мелкая, жаркая, полная пыли, но все еще крепко пахучая трава.
Базар стоял наверху.
Он стоял, дугами и дышлами упираясь в небо и поддерживая его шатрами, ларьками, всем своим серым табором торга.
Товарищи присели у канавы и снова сыграли.
На этот раз Саенко быстро отнял у Загирова промтоварную карточку, а также продуктовые и обеденные талоны.
Они встали с земли и пошли на базар. Загиров больше не плакал.
У него блестели глаза сухо, как у больного. Лицо стало вогнутым и землистым.
Он уже больше ничего не просил, ничего не говорил. Ему было трудно расклеить спекшиеся губы.
Убитый и опустошенный, он плелся за Саенко, бессмысленно стараясь попадать ногами в его следы.
Он натянуто улыбался. Улыбка была неподвижна и угодлива.
Вершина холма, дочерна вытоптанная толпой, курилась со всех сторон, как подожженная.
Олю Трегубову послали за Саенко и Загировым. Она всюду их искала. Без них она не смела вернуться в бригаду.
Она нашла их на базаре.
Базар теснился стреноженными лошадьми, плотно составленными плетеными возами, бочками с квасом, сургучными бараньими тушками, остро нарезанными, ядовито-зелеными снопиками тростника, сальными, испятнанными пальцами, большими бутылями кумыса, завернутыми в сено, комками грязного башкирского масла.
Здесь на войлоке сидели, в лисьих шапках, седобородые башкиры, чьи крупные лица блестели, как глиняные миски, расписанные сонными чертами азиатской улыбки.
Здесь ходили цыганки с глазами, сыплющимися, как мелкие деньги.