Время Вьюги. Трилогия

Кулак Петрович И Ада

— Даже не представляю. Я бы, наверное, разревелась. А ты, наверное, отказался.

— Отказался, с очень большим трудом и только потому, что представил, какой нагоняй ждет и меня, и ее. Я тогда ни имени ее не знал, ничего. Кое-как объяснил, что на службе и мне нельзя. Элейна была совершенно комнатным цветком и явно не осознавала размера взбучки, которую ей устроили бы родители за разговор с магом и уж тем более попытку накормить того лакомством. Это, Магда, даже не бездомную собаку погладить, потому что собака — это все-таки божья тварь, а маг — это маг, да еще и не имперец. Она оставила пирожное на стенке цветочного горшка, развернулась и исчезла среди танцующих. Честно говоря, на этом мне хотелось бы закончить о том вечере. Я влюбился с первого взгляда в первого человека, отнесшегося ко мне по-человечески. Как последний осел. Ни добавить, ни убавить.

— Почему-то я не думаю, что ты сложил руки и молча надеялся на судьбу.

— Да там надеяться было не на что. У бордельной девки имелось больше шансов стать герцогиней, чем у меня жениться на Элейне, и я это понимал. Но то,

что мы знаем и то, как мы поступаем — все же несколько разные вещи, если не верите — вспомните Дэмонру. Я кое-как собрался. Грамотно писать так и не научился, зато уже через пару месяцев говорил на аэрди без акцента и более-менее гладко. Высоком штилем в лагере мы, конечно, не изъяснялись, но газеты и книги помогли. В общем, год спустя, я уже мог — как это модно говорить? — полноценно интегрироваться в общество? Мы сдавали тесты каждые полгода — и на вменяемость, и на квалификацию. На третьем тесте после вечера знакомства с Элейной я набрал настолько приличный балл, что до беседы со мной даже снизошла некая особа, занимавшаяся разрешением щекотливых проблем в высшем обществе. Перед тем, как попасть в «приличное общество» и начать деятельность там, я два года вращался в полусвете. Честно сказать, при всех его существенных недостатках, он до сих пор кажется мне чище «света».

— Чем ты занимался там?

— Разумеется, я соблазнял состоятельных господ, чтобы узнать, как дела на бирже. Магда, ну чем я мог там заниматься? Я страховал шпионок и шпионов всех мастей от провалов, или наоборот, следил за тем, чтобы сановники не болтали лишнего, в зависимости от задания. По сравнению с тем, что потом творилось в высшем свете, можете считать, я невинно развлекался.

— А дальше?

— А дальше, Магда, бывало всякое. Иногда кому-то нужно выиграть за карточным столом, а иногда нужно, чтобы текущая жена министра финансов оказалась неспособна к деторождению. Иногда нужно, чтобы на скачках вылетел из седла сын политически неблагонадежного человека, а иногда — чтобы у дочери истца случился выкидыш на позднем сроке и ему стало не до тяжбы. Иногда нужно, чтобы забастовали рабочие на заводе конкурента, не желающего продавать контрольный пакет, а иногда — чтобы у лидера бастующих вдруг обнаружился сифилис и связь с калладской агентурой. Иногда нужно, чтобы кто-то застрелился под наркотиками, а иногда нужно, чтобы кто-то сошел с ума и застрелил свою жену и детей, тем сократив список наследников в пользу кузенов. Этих прелестных «иногда» — миллион, Магда, а грязь везде примерно та же.

— Мерзко.

— И хорошо оплачиваемо.

— Глядя на тебя, не скажешь, что ты интересуешься деньгами. И что за них полезешь в грязь.

— Тогда я вас огорчу, Магда, за деньги я выкупался в такой грязи, что вам и не снилось. И, кстати, позже, в Каллад, мне тоже не за спасение бездомных котят платили, если вы вдруг не знаете. И даже не за то, что я срывал цветочки и ломал крылья птичкам.

— И как же это приблизило тебя к твоей Элейне?

Наклз прищурился.

— Мы живем в поганом мире. Так что приблизило это меня самым прямым образом. Когда мне стукнул двадцать один год, я уже считался неплохим профессионалом, имел купленное подданство и приличный месячный доход, спасибо солидным процентам по банковскому вкладу, паре финансовых афер и полному отсутствию стремления к комфорту. Лучшим из лучших в «Цет» я не был никогда, в чем расписываюсь, но мне это и не требовалось. Я преследовал гораздо более призрачную цель по имени Элейна Виро.

Второй раз я встретил ее, когда мне стукнуло девятнадцать. Тоже на балу. Тогда я уже не был бессловесной тварью в серой робе — хотя не могу сказать, что сильно ушел от этого состояния в собственных глазах, но на моем счету уже имелась благодарность пары более-менее влиятельных особ и, как следствие, немножко свободы. Я напросился на тот бал только потому, что знал, что она там будет. Поразило меня то, что Элейна при встрече меня узнала и вспомнила — вот уж чего я не мог ожидать. Она явилась со старшей сестрой и отцом, прямо-таки мечтавшим представить ее каким-то господам во фраках, но не вполне дворянской внешности. Завидев меня, Элейна демонстративно развернулась и направилась ко мне, прихватив с подноса два бокала игристого. Тут даже я понял, что сейчас будет трагедия. После первого же бокала она очень спокойно сообщила мне, что приданого у нее нет и не будет и что она повесится, но не пойдет замуж только для того, чтобы поправить финансовые дела семьи. И да, дворянством налоги на имущество не оплатишь и брата в офицерский корпус не соберешь. Не знаю, почему она сказала это мне, в конце концов, маг-негражданин — это последний человек в империи, от которого можно ждать помощи в таких вопросах, но она все это сказала. Наверное, просто чутьем поняла, что приблудный маг в лепешку расшибется за возможность оказать ей услугу. Не исключаю, что при ее взгляде я просто сиял как новогодний салют. В любом случае, я выслушал и запомнил. Посоветовал ей упереться на том, что выходить замуж раньше старшей сестры — опозорить последнюю, благо, та оказалась достаточно страшна, чтобы ходить в девицах еще сколь угодно долгое время, пока хоть кто-то позарится на ее титул. Ну, и обещал сделать все, что от меня зависит. И сделал. Отвадил пару женихов от ее сестрицы, а самому настойчивому ухажеру Элейны, не отрицаю, кстати, что он был неплохой человек и мог бы дать ей приличную жизнь, устроил падение кареты с моста в реку.

— Боги мои…

— Магда, грань между мечтой и безумием гораздо тоньше, чем вы можете себе представить, и легко проходима в обе стороны. Так или иначе, в двадцать два года я — уже подданный Его Императорского Величества

Гильдерберта Третьего — сделал отцу Элейны предложение, от которого ему было бы сложно отказаться. Попросил руки его младшей дочери, не претендуя на титул и отрекаясь от всех прав на него ныне и впредь, а взамен обещал уплатить все долги по его поместью. Поместье это сам же частично в долги загнал через знакомых, которым имел предусмотрительность оказать ряд не вполне законных услуг. И да, еще я обещал справить приданое его старшей дочери, которую без этого уж точно ожидала участь старой девы. Все прошло плохо. Мать Элейны кляла весь белый свет, нюхала нашатырь и визжала, что никогда в жизни не отдаст дочку какому-то грязному рэдскому выродку, но упорно продолжала подмахивать векселя не читая — дворянка как-никак. Элейна молчала, как будто ее все это не касалось — и вот это пугало меня больше всего остального вместе взятого, потому что я помнил ее угрозу повеситься и не сомневался, что она, если придется, приведет ее в исполнение. Отец обдумывал положение. Мне почти каждую ночь снился скрип веревки, до сих пор не понимаю, как я не спился или не свихнулся именно в те дни. А потом отец Элейны, оказавшись под угрозой долговой тюрьмы, все же решил, что лучше зять-рэдец, чем соседи-арестанты, да и написал мне брезгливое письмо, в котором мимоходом продал дочку за восемь тысяч имперских гильдеров. С меня требовалось только оплатить долги и более никогда не сметь переступать порог их честного жилища. Я выполнил оба требования, господин Виро — к его чести, надо заметить — проследил, как мы с Элейной вошли в церковь и обвенчались при двух тут же нанятых свидетелях, и только потом развернулся и ушел, демонстративно не сказав дочери ни слова. Мать, как я узнал позже, до этого не говорила с ней неделю. Видимо, по ее мнению, Элейне все же следовало наложить на себя руки и тем избежать позора неравного брака.

— Невеселая же у вас вышла свадьба.

— Да у нас и свадьбы не было, как таковой. Мы произнесли все положенные обеты — Элейна так и не откинула фату, так что я ее тогда даже не поцеловал — нас обрызгали их якобы святой водицей, имена вписали в толстенную книгу, больше напоминающую бухгалтерский гроссбух, и без лишних напутствий предложили идти своей дорогой. Дома нас ждал накрытый стол — я все же полагал, что родителям Элейны хватит совести хотя бы сделать вид, что их интересует счастье дочери, и, конечно ошибся. Никогда не забуду, как она застыла на пороге, медленно-медленно, знаете, как это в дурных снах бывает, откинула фату, поглядела на пустые стулья и звонко расхохоталась. Ничего страшнее этого смеха я в жизни не слышал, хотите верьте, хотите нет. «Ну, приданого у меня как не было, так и нет, титула теперь тоже нет, жить я не хочу, так делайте что собирались, только побыстрее». Мне кажется, я запомнил дословно. Прекрасное начало супружеской жизни.

— И что ты сделал?

— Магда, а что любой нормальный мужчина на моем месте бы сделал? Изнасиловал бы ее прямо на этом столе? Сказал ей, что она полноправная хозяйка, слуг может позвать колокольчиком и вообще вольна поступать так, как ей вздумается — и ушел наверх. Дальше я мало что помню. Пришел в себя через три дня, чуть не скончавшись от горячки. На мое счастье, у Элейны хватило ума сразу вызвать мне доктора. Меня кое-как откачали, я вернулся к работе, жене своим обществом особенно не досаждал — с моим графиком это было бы трудно — и, наверное, поэтому мы довольно легко и быстро друг к другу привыкли. На год совместной жизни Элейна подарила мне дочь. Маргери. Самое прелестное и непонятное существо из всего, что я видел. Я боялся ее на руки брать. Пошла в маму, такая же светловолосая и голубоглазая. Настоящая красавица. Я бы на месте ее деда и бабки себе локти кусал, что так ее никогда и не увидел.

— Они вас не простили?

— Интересно, чего именно они не простили? Что я родился рэдцем или что ни за восемь тысяч продали мне собственную дочь? Впрочем, отец Элейне раз в год писал. Она даже отправила им фотографию Маргери, видимо, надеялась помириться, но дворянская спесь оказалась сильнее. Мне, честно сказать, было все равно и родители Элейны существовали для меня только как придатки к ее благополучию или неблагополучию. Предметы вообще не существуют вне своего назначения. Элейна не хотела оставаться в городе, где провела детство, и мы переехали. Купили домик на мызе и жили там, без соседей, без родственников, без друзей. Меня такая жизнь устраивала — я просто не представлял себе другой — а Элейна то ли не жаловалась, то ли была всем довольна, этого я в ней никогда не мог понять. Я мотался по командировкам и потихоньку травился, Элейна музицировала и давала дочке азы домашнего образования, Маргери играла в куклы и каталась на пони, которого мы ей купили — знаете, эдакий рыжий бочонок на ножках с гривой, заплетенной в косички — и годы шли. Наверное, тогда я максимально близко подошел к понятию «счастье». Ближе уже не было.

Наклз дернулся и замолчал. Магда перехватила взгляд, который он бросил в угол, и ей стало не по себе. Губы мага скривились.

— Что с тобой, Наклз?

— Ничего.

— На что ты смотришь?

— Ни на что.

— Хочешь… хочешь, я Сольвейг позову?

— Зачем? Чтоб мы оба посмотрели ни на что? Отличное занятие. Может, еще хоровод поводим?

— Перестань. Ты злишься, как ребенок на тех, кто хочет тебе помочь.

— Уверяю вас, Магда, на тех, кто хотел и хочет мне помочь, я всегда злюсь совершенно осознанно и как взрослый человек. Вас же ни беса не волнует, нужна ли мне помощь. Вы помогаете себе, а не мне. Вот сейчас вам не хотелось застрелить меня просто так, без явного повода, оставить меня в покое вы не могли из соображений морали, вынудили меня рассказать вещи, о которых мне совершенно не нравится говорить, а теперь недовольны, что я недоволен.