Время жить и время умирать
Шрифт:
— Ведь он проиграл, — вдруг заметил Руммель, который до сих пор безучастно сидел за столом. — Головастик очень много проиграл. Двадцать три марки! Это не пустяк! Мне следовало вернуть ему деньги.
— Еще не поздно. Они еще не ушли.
— Что?
— Вон он стоит внизу. Сойди да отдай, если свербит.
Руммель встал и вышел.
— Еще один сумасшедший! — сказал Фельдман. — На что Головастику деньги на передовой?
— Он может их еще раз проиграть.
Гребер подошел к окну и посмотрел во двор. Там собирались отъезжающие
— Одни ребята и старики, — заметил Рейтер. — После Сталинграда всех берут.
— Да.
— Колонна построилась.
— Что это с Руммелем? — удивленно спросил Фельдман. — Он впервые заговорил.
— Он заговорил, когда ты еще спал.
Фельдман в одной рубашке подошел к окну.
— Вон стоит Головастик, — сказал он. — Теперь на собственной шкуре убедится, что совсем не одно и то же — спать здесь и видеть во сне передовую, или быть на передовой и видеть во сне родные места!
— И мы скоро на своей шкуре убедимся, — вставил Рейтер. — Мой капитан из санчасти обещал в следующий раз признать меня годным. Этот храбрец считает, что ноги нужны только трусам, истинный немец может сражаться и сидя.
Со двора донеслась команда. Колонна выступила. Гребер видел все, словно в уменьшительное стекло. Солдаты казались живыми куклами с игрушечными автоматами; они постепенно удалялись.
— Бедняга Головастик, — сказал Рейтер. — Ведь бесился-то он не из-за меня, а из-за своей жены. Боится, что, как только он уедет, она снова будет ему изменять. И он злится, что она получает пособие за мужа и на это пособие, может быть, кутит со своим любовником.
— Пособие за мужа? Разве такая штука существует? — спросил Гребер.
— Да ты с неба свалился, что ли? — Фельдман покачал головой. — Жена солдата получает каждый месяц двести монет. Это хорошие денежки. Ради них многие женились. Зачем дарить эти деньги государству?
Рейтер отвернулся от окна.
— Тут был твой друг Биндинг и спрашивал тебя, — обратился он к Греберу.
— А что ему нужно? Он что-нибудь сказал?
— Он устраивает у себя вечеринку и хочет, чтобы ты тоже был.
— Больше ничего?
— Больше ничего.
Вернулся Руммель.
— Ну что, успел захватить Головастика? — спросил Фельдман.
Руммель кивнул. Лицо у него было взволнованное.
— У него хоть жена есть, — вдруг прорычал он. — А вот возвращаться на передовую, когда у человека уже ничего на свете не осталось!
Он резко отвернулся и бросился на свою койку. Все сделали вид, будто ничего не слышали.
— Жаль, что Головастику не пришлось это увидеть… — прошептал Фельдман. — Он держал пари, что Руммель сегодня сорвется.
— Оставь его в покое, — раздраженно сказал Рейтер. — Неизвестно, когда ты сам сорвешься. Ни за кого нельзя ручаться. Даже лунатик может с крыши свалиться. — Он повернулся к Греберу.
— Сколько у тебя еще осталось дней?
— Одиннадцать.
— Одиннадцать дней! Ну, это довольно
— Вчера было много, — сказал Гребер. — А сегодня — ужасно мало.
— Никого нет, — сказала Элизабет. — Ни фрау Лизер, ни ее отпрыска. Сегодня вся квартира наша!
— Слава богу! Кажется, я бы убил ее, если бы она при мне сказала хоть слово. Она вчера устроила тебе скандал?
— Она считает, что я проститутка.
— Почему? Мы же пробыли здесь не больше часу.
— Еще с того дня. Ты просидел у меня тогда весь вечер.
— Но мы заткнули замочную скважину и почти все время играл патефон. На каком основании она выдумывает такую чепуху?
— Да, на каком!.. — повторила Элизабет и скользнула по нему быстрым взглядом.
Гребер посмотрел на нее. Горячая волна ударила ему в голову. «И где у меня в первый раз глаза были», — подумал он.
— Куда унесло эту ведьму?
— По деревням пошла — собирает на какую-то там зимнюю или летнюю помощь. Вернется только завтра ночью; сегодняшний вечер и весь завтрашний день принадлежит нам.
— Как, и весь завтрашний день? Разве тебе не нужно идти на твою фабрику?
— Завтра нет. Завтра воскресенье. Пока мы по воскресеньям еще свободны.
— Воскресенье? — повторил Гребер. — Вот счастье! Я и не подозревал! Значит, я наконец-то увижу тебя при дневном свете! До сих пор я видел тебя только вечером или ночью.
— Разве?
— Конечно. В понедельник мы первый раз пошли погулять. Мы еще прихватили бутылку арманьяка.
— А ведь правда, — удивленно согласилась Элизабет. — Я тебя тоже не видела днем. — Она помолчала. взглянула на него, потом отвела глаза. — Мы ведем довольно беспорядочную жизнь, верно?
— Нам ничего другого не остается.
— Тоже правда. А что будет, когда мы завтра увидим друг друга при беспощадном полуденном солнце?
— Предоставим это божественному провидению. А вот что мы предпримем сегодня? Пойдем в тот же ресторан, что и вчера? Там было отвратительно. Вот посидеть в «Германии» — другое дело. Но она закрыта.
— Мы можем остаться здесь. Выпивки хватит. Я приготовлю какую-нибудь еду.
— И ты выдержишь тут? Не лучше ли куда-нибудь уйти?
— Когда фрау Лизер нет дома, у меня каникулы.
— Тогда останемся у тебя. Вот чудесно! Вечер без патефона! И мне не нужно будет возвращаться в казарму. Но как же насчет ужина? Ты в самом деле умеешь стряпать? Глядя на тебя, этого не скажешь.
— Я могу попытаться. Да и насчет продуктов небогато. Только то, что можно достать по талонам.
— Ну, это немного.
Они пошли в кухню. Гребер обозрел запасы Элизабет. В сущности, не было почти ничего: немного хлеба, искусственный мед, маргарин, два яйца и несколько сморщенных яблок.
— У меня еще есть продуктовые талоны, — сказала Элизабет. — Мы можем достать на них кое-что. Я знаю магазин, который торгует вечером.