Время жить и время умирать
Шрифт:
— Это хорошо?
— Да. А если и нехорошо, то ничего, не беда.
— Ничего — это тоже что-то, верно?..
— Пожалуй.
Элизабет выключила свет.
— Можем теперь опять открыть могилу, — сказала она.
Гребер снова распахнул окна. И тотчас же в комнату залетел ветер. Занавески заколыхались.
— Вот и луна, — сказала Элизабет.
Багровый лунный диск выплывал над разрушенной крышей напротив. Луна казалась чудовищем с огненным загривком, она вгрызалась в улицу. Гребер взял два стакана и до половины налил
— А теперь выпьем вот этого, — сказал он. — Вино не для темноты.
Луна поднялась выше, она стала золотой и более торжественной. Некоторое время они лежали молча. Элизабет повернула голову.
— Что же мы, в конце концов, счастливы или несчастны? — спросила она.
Гребер задумался. — И то, и другое. Так, верно, и должно быть. Просто счастливы нынче только коровы. А может быть, даже и они нет. Может быть, уже только камни.
Элизабет взглянула на Гребера. — Но и это не имеет значения. Как по-твоему?
— Не имеет.
— А хоть что-нибудь имеет значение?
— Да, имеет. — Гребер всматривался в холодный золотистый свет, медленно заливавший комнату. — То, что мы уже не мертвецы, — сказал он. — И то, что мы еще не мертвецы.
16
Наступило воскресенье. Утром Гребер отправился на Хакенштрассе. Он заметил, что чем-то вид развалин изменился. Ванная исчезла, а также остатки лестницы; кроме того, узкая, недавно расчищенная дорожка вела за угол стены и во двор, а оттуда к остаткам дома. Казалось, здесь начал работать отряд по расчистке развалин.
Гребер пробрался по этой расчищенной дорожке и вошел в полузасыпанное помещение, в котором узнал бывшую домовую прачечную. Низкий темный коридор вел дальше. Он зажег спичку и осветил его.
— Что вы тут делаете? — вдруг крикнул кто-то за его спиной. — Вон отсюда! Сейчас же!
Гребер обернулся, но в темноте никого не увидел и пошел обратно. Во дворе стоял человек на костылях. Он был в штатском и в наброшенной на плечи военной шинели.
— Что вам здесь понадобилось? — прорычал он.
— Я здесь живу. А вы?
— Здесь живу я, и больше никто, понятно? И уж ни в коем случае не вы! Что вы тут вынюхиваете? Украсть что-нибудь хотите?
— Слушай, приятель, не волнуйся, — сказал Гребер, посмотрев на его костыли и военную шинель. — Здесь жили мои родители и я тоже, пока меня не взяли в армию. Ясно тебе?
— Это может сказать каждый.
Гребер взял инвалида за костыль, осторожно отодвинул его и прошел мимо него к черному ходу.
Во дворе он увидел женщину и ребенка. За ней следовал человек с киркой. Возле дома стоял какой-то сколоченный на скорую руку сарайчик. Женщина шла от сарайчика, а мужчина — с другой стороны.
— Что случилось, Отто? — спросил инвалида человек с киркой.
— Да вот этого молодца поймал. Что-то тут вынюхивал. Уверяет, будто здесь жили его
Человек с киркой злобно усмехнулся.
— А еще что скажешь?
— Ничего, — ответил Гребер. — Именно это.
— Другого-то ничего не придумаешь, а?.. — Человек поиграл киркой и замахнулся ею. — Вон отсюда! Считаю до трех, а потом придется слегка проломить тебе башку. Раз…
Гребер бросился на него сбоку и ударил. Человек упал, и Гребер вырвал у него из рук кирку.
— Вот так-то лучше будет, — сказал он. — А теперь, если желаете, зовите полицию! Но ведь вы этого не желаете? Верно?
Человек, который замахнулся киркой, медленно поднялся. Из носа у него шла кровь.
— В другой раз смотри, плохо будет, — добавил Гребер. — Рукопашному бою нас в армии здорово учат. А теперь объясните, что вы тут делаете.
Женщина просунулась вперед. — Мы здесь живем. Разве это преступление?
— Ты в самом деле говоришь правду? — спросил инвалид.
— А зачем мне врать? Что тут можно украсть?
— Да уж голодранец найдет… — сказала женщина.
— Мне это ни к чему. Я здесь в отпуску и опять уезжаю на фронт. Видели записку там, перед входной дверью? Ту, где написано, что человек ищет своих родителей? Это я написал.
— Ты? — спросил инвалид.
— Да, я.
— Ну, тогда другое дело. Понимаешь, друг, приходится людям не доверять: нас разбомбили, мы здесь и приютились. Ведь где-нибудь жить-то надо.
— А вы все это сами убрали?
— Отчасти. Нам помогли.
— Кто же?
— Знакомые, у которых есть инструменты.
— Вы под обломками находили убитых?
— Нет.
— Действительно не находили?
— Наверное нет. Мы — нет. Может, тут раньше был кто-нибудь? Но мы никого не нашли.
— Вот, собственно, все, что мне хотелось узнать, — сказал Гребер.
— Для этого незачем морду бить, — возразила женщина.
— Это ваш муж?
— А вам какое дело? Нет, не муж, брат. Видите, он в крови.
— Я разбил ему только нос.
— Нет, и зубы.
Гребер поднял кирку. — А это что? Он ведь замахнулся на меня.
— Он бы вас не тронул.
— Милая моя, — сказал Гребер, — я не привык ждать, пока меня тронут.
Он зашвырнул кирку, и она, описав широкую дугу, упала на кучу щебня. Все проводили ее взглядом. Малыш хотел полезть за ней, но женщина удержала его. Гребер посмотрел вокруг. Теперь он увидел и ванну. Она стояла подле сарая. Лестницу, вероятно, разобрали на дрова. На огромной куче мусора валялись пустые жестянки от консервов, утюги, измятые кастрюли, посуда, лоскуты, ящики и колченогие столы. Эта семья, видно, здесь поселилась, сколотила себе сарайчик и считала все, что удавалось откопать из-под обломков, чем-то вроде ниспосланной ей манны небесной. Что тут скажешь? Жизнь продолжается. У малыша цветущий вид. Смерть побеждена. Развалины стали жилищем. Ничего тут не скажешь.