Время золота, время серебра
Шрифт:
— Моя леди?
Дурочка все еще молчала, глядя сияющими глазами на стоящего перед ней рыцаря, и будь Эдмунд Доаделлин трижды проклят, если де Райнору это не нравилось.
— Милорд, что делают гномы? — Прости, Дженни, сейчас не до любви. Сейчас мертвый король должен говорить с живым полководцем.
— Моя леди, — миг нежности прошел, в зеленых глазах снова была война, — гномы обустраивают лагерь и при этом остаются начеку. Застать их врасплох невозможно. Похоже, они решили обзавестись кавалерией, но первый опыт был неудачным.
— Проклятье! — Именно что проклятье, ты опять забыл, что ты давно не король, что тебя вообще нет, а есть
— Моя леди, вы так решили, потому что семеро недомерков взгромоздились на монастырских кляч? Но почему? — Не понимает, но пытается понять.
— Милорд, если б гномам был нужен только Феррерс, они бы не пытались обзавестись лошадьми, зачем? По дороге они бы развлеклись на всю оставшуюся жизнь, вышвырнули из копей людей и принялись бы ковать свое железо и гранить камни. Под землей лошади не нужны, а дорога не так уж и далека.
— Зато лошади нужны на поверхности, — пробормотал де Райнор, — и это значит, что они пришли навсегда.
Отчего-то красавцев часто почитают безмозглыми, ерунда! Красота сочетается с умом не хуже, чем уродство с глупостью, а вот завидуют красавцы меньше. Зависть — участь уродцев, трусов, тех, кто хочет больше, чем ему отпущено, и не желает за это платить полную цену. Джеральд де Райнор не умеет завидовать так же, как Фрэнси…
— Именно. Те, кто радуется, что их земли в стороне от Феррерского тракта, радуются рано. Побережье гномам без надобности, они боятся морской воды, но центральную Олбарию они поработят. Если мы их не остановим.
— Значит, остановим.
Это не было бравадой. Так люди клянутся не другим, а себе, и хорошо, что де Райнор не добавил "или умрем". Умирать, особенно с чистой совестью, легко, легче, чем сделать то, что, кроме тебя, некому.
— Сэр Джеральд, почему ты не любишь свой титул?
Зачем ему это знать? Зачем ему вообще знать о живых?
Его дело спасти страну и уйти, а уходить легче от чужих. Джеральд де Райнор — меч в руке Эдмунда Доаделлина, а меч должен рубить, а не исповедоваться.
— Моя леди… — Герцог выглядел растерявшимся. Растерявшийся Джеральд — удивительное зрелище! — Моя леди, я не хочу носить краденое имя. Последний Элгелл погиб, защищая своего короля, часть его владений и титул отдали моему деду, но старик не любил вспоминать об Айнсвике.
— Айнсвик, — повторили губы Дженни, — Айнсвик…
Знамя над головой, придорожная пыль, словно желтым туманом окутавшая несущихся всадников, тяжесть секиры в еще существующих руках, топот копыт, оскал чужих шлемов, невозможное предательство и столь же невозможная верность, пережившая саму смерть. Фрэнси Элгелл отыскал сюзерена за гранью бытия, отыскал и остался с ним, хотя райские врата для него были открыты.
— Лорд Элгелл скончался, не оставив потомства, и он был бы рад такому наследнику.
— Наследнику? Потомку наемника! Дед рассказал о последней атаке Доаделлина.
Глаза Джеральда затуманились, он утонул в воспоминаниях. Что ж, это лучше, чем сочинять предсмертные письма или пить. Де Райнор любил деда, он любит и свой дом, и свою страну. Он будет хорошо сражаться, не хуже Фрэнси. Мудрости у Золотого Герцога еще маловато, а горячности много, но это пройдет.
— Мне было шестнадцать, — Джеральд все еще был в плену воспоминаний, — я собирался на свой первый турнир. Тогда по всей Олбарии гремела слава молодого короля, его считали первым бойцом. Я, как и положено знатному
"Таких теперь нет"… Глупости, просто ты не знаешь себе цены, Джеральд де Райнор, но ее знают другие. Те, кто идет за тобой.
— "Таких теперь нет", — медленно произнесли губы Дженни. — Это слова умирающего старика, а не полководца! Придет время, и твои соратники повторят эти слова своим внукам.
— Моя леди, сэр Элгелл погиб за своего короля, а я… Не буду лгать, я не готов умирать за дело Дангельтов.
— Но ты готов умереть за Олбарию. Ты рожден герцогом Элгеллом, и ты должен жить и сражаться, как герцог Элгелл.
— Клянусь, моя леди.
Он исполнит клятву. Элгеллы всегда были верны чести и Олбарии, жаль, Фрэнси не знает, кому досталось его знамя и его земли, ему стало бы легче. Но ты снова забылся, Эдмунд Доаделлин. Не нужно будить прошлое, в нынешней Олбарии хватает своей боли.
— Моя леди, я должен идти к моим людям. Мы выступаем с рассветом.
— Идите, герцог, и храни вас Господь, — шепнула Дженни, настоящая Дженни. Если бы не война, эти двое никогда бы не встретились, а если б и встретились, Золотой Герцог и не взглянул бы в сторону худенькой девушки в застиранном платье. Если бы не война, Дженни не оказалась бы у могилы последнего из Доаделлинов. Если бы не война, он бы не вернулся на когда-то родную землю… Бедная Дженни, она не понимала, на что идет, но теперь отступать некуда. Единственное, что он может сделать для девушки, это оставить ее, как только будет можно.
— Благодарю мою леди, — Джеральд коротко поклонился и отошел.
Он шел через лагерь и улыбался, а у костров ржали стрелки, раз за разом переживая рассказ разведчиков, на глазах обраставший неприличными подробностями. Когда воины веселятся, это хорошо, вчера они готовились умирать. Жаль, монастырские клячи не способны уразуметь, что первую победу над гномами одержали именно они, утопив в вонючей грязи легенду о непобедимости подгорных воителей.
Идущие след в след в центре шарта першероны легко несли на могучих спинах башенки с арбалетчиками. Громадный жеребец и почти не уступавшая ему в размерах немолодая кобыла подремывали на шагу. Две кормящие мамаши, бредущие чуть сзади, норовили дезертировать к жеребятам, но вокруг плотной стеной шагали гномы с секирами, и кобылам пришлось смириться.
Маэлсехнайли гордился своей выдумкой, позволявшей на ходу расстреливать врага из осадных арбалетов, которые раньше приходилось тащить в разобранном виде. Переростки были слишком глупы, чтоб заметить очевидное, а ему достаточно было одного взгляда на захваченных першеронов, чтобы понять, что делать. Гросс лично наблюдал за тем, как спешно сооруженные стрельницы устанавливают на лошадиных спинах. Обошлось без сюрпризов — огромные звери стояли смирно, лишь изредка переступая могучими ногами.