Всадник без бороды(Юмористическая повесть)

Привалов Борис Авксентьевич

Желмая от восторга даже взбрыкнул задними ногами.

— Э-э, друг, — сказал Алдар-Косе, — не сбрасывай меня, а то ты не узнаешь много интересного… Вот хотя бы про то, как эта жадина Шик-Бермес ел баурсак… Может, ты уже слыхал эту историю?.. Нет? Принесла жена ему целое блюдо баурсака, этих жаренных в масле шариков из теста, которые сами так и просятся в рот и благоухают медом… тьфу, даже есть захотелось!

Алдар-Косе вздохнул и облизнулся. И тотчас же испугался: как бы не слизнуть морщины вокруг губ?

— Да, что и говорить,

прекрасную еду послал аллах в тот день этому гнусному скряге! Ты знаешь, мой Желмая, что он сказал жене? «Что-то нас сегодня многовато собралось за едой». — «Да разве может быть меньше? — удивилась жена. — Ведь нас всего двое — ты и я!» — «Если бы нас было двое, — вздохнул Шик-Бермес. — А то нас трое: ты, я и баурсаки… Уйди, сделай милость, оставь нас одних…» Э-э, жадный ест — не наестся, спит — не наспится. Вот, мой Желмая, к какому чудовищу мы едем!

Зашевелился волк в мешке, Алдар-Косе пристукнул его камчой:

— Лежи, степной бай, лежи! Твоя служба впереди… Но что с тобой делать? Подарить тебя Шик-Бермесу? Впустить тебя ночью в его юрту? Так он с тебя, пожалуй, еще шкуру на память снимет — он привык спускать шкуру даже со своих сородичей… Э-э, Желмая, ты слышишь? Я, кажется, придумал, как помочь Одек-апа! Мы заставим раскошелиться Шик-Бермеса! — И, щелкнув по мешку с волком, Алдар-Косе добавил: — Хоть раз в жизни ты, брат шакала, поможешь беднякам!

…В душный, знойный день, когда часть нижних войлоков юрты обычно поднимают, заворачивают, чтобы проветрить жилище, дать возможность случайному, чудом залетевшему ветерку погулять среди кошм и подстилок, пронзительный голос Шик-Бермеса звучал на весь аул.

— Э-э, плохо бедному человеку, — доносилось из байской юрты, — ни крошки сыра, ни капли кумыса… Э-э, вот пришел голод… совсем пропал Шигайбай, совсем…

Вслед за этими словами некоторое время слышалось пыхтенье и чавканье — бай ел. Потом все начиналось сначала: жалобы, чавканье, жалобы, чавканье.

Иногда причитали два голоса сразу — бай и его жена. По сравнению с сытым, гладким баем маленькая сухая жена действительно выглядела голодающей. С годами она стала во всем под стать Шик-Бермесу. Бедняки даже считали ее более прижимистой, чем бай.

— Э-э, скоро будем умирать! — пронзительно кричал бай. — Бараны погибают, табуны мои редеют, пастбища горят… Э-э, плохо Шигайбаю. Нет кошмы, чтобы сесть, нет войлока, чтобы положить на юрту… Нет лепешки, чтобы съесть… Пропали, совсем пропали…

Но все в ауле уже давно привыкли к причитаниям богатого скряги и только улыбались, когда слышали байские жалобы. Тем более, что бедняки знали истинную цену воплям Шик-Бермеса. Например, такая жалоба, как сегодня, означала, что бай зажарил себе по крайней мере целого барана и выпил уже порядочно кумыса или айрана — овечьей простокваши.

Вокруг юрты Шик-Бермеса был выложен большой круг из стеблей сухого камыша. Кто шел к баю, непременно должен был наступить на камыш, чтобы пройти к юрте. Сухой

камыш громко шуршал и хрустел. Это было сигналом: кто-то идет! Бай успевал спрятать еду в тайник и принимался сетовать на судьбу и голод еще громче и жалостливее.

Именно в такой час, когда жалобы бая звенели над аулом, заглушая блеяние и мычание возвращающегося с пастбища стада, у дальних юрт появился лениво шагающий пятнистый верблюд, на котором восседал маленький длиннобородый старичок.

Аульные собаки, которые обычно горланили всем: «Вон! вон! вон! вон!» — на этот раз вели себя спокойно. Может быть, поэтому жители аула и заметили верблюда только тогда, когда он уже поравнялся с овечьим загоном.

— Это бахсы, знахарь! Редкий гость! — приветствуя всадника, говорили друг другу бедняки, жители старых, закопченных юрт. — Видишь, у него кобыз. Знахари всегда играют на кобызе!

— Видно, не из наших мест! — рассуждали другие.

— Уважаемый человек, большой человек, — подтверждали третьи. — Простой бахсы ездит на коне, а этот — на верблюде!

Возле камышового круга, опоясывающего юрту Шик-Бермеса, верблюд остановился.

Так как нижние войлоки были приподняты, то жена Шик-Бермеса увидела гостя и первой вышла из юрты ему навстречу. Затем появился и Шик-Бермес, уже успевший спрятать в тайник то, что он не сумел доесть.

Гладкие щеки Шик-Бермеса обрамляла смуглая, под цвет щек, небольшая полукруглая борода, которая делала лицо бая овальным, как яйцо.

— Какого гостя послал нам аллах! — почтительно склонился Шик-Бермес перед бахсы. — Он поможет нам изгнать из нашей юрты злых духов, которые совсем нас разорили, морят нас голодом!

— Я помогу, — слабым голосом проговорил бахсы, — помогу… Только сперва помогите мне сойти на землю…

— Снимите почтенного гостя, чего стоите, бездельники? — крикнул бай подошедшим мужчинам. — Несите его в юрту!

Старого бахсы, нежно прижимающего к груди кобыз, перенесли через камышовый шуршащий круг и внесли в юрту Шик-Бермеса.

— Мешок вон тот, со священным бараном, тоже несите, — устало сказал бахсы. — Я не могу с ним расставаться. Остальные вьюки положите в гостевую юрту. Мой верблюд любит кумыс, напоите его. Если обманете, я узнаю…

Байбише чуть не упала на землю при этих словах знахаря.

— Поить верблюда кумысом! Вай! Видно, в нем сидит какой-то дух! — пробормотала она.

Но побоялась перечить знахарю и почтительно пошла за мужчинами к юрте.

Шик-Бермес замахал руками, чтобы жигиты, которые внесли знахаря, ушли.

— Идите, идите! Аллах вас благословит! Потом, может, придете! Сейчас мне нужно поговорить с бахсы.

Мужчины ушли: они знали, чего бай боится — как бы всех не пришлось угощать!

— Я устал, — прошамкал бахсы, — я еду из калмыцких степей. Звезды на небе сейчас расположены по-злому… Если будет на то благословение аллаха, я изгоню злых духов из вашей юрты. Завтра.