Всадник на белом коне
Шрифт:
— Не достанешь, не достанешь! — и поднимала чайку высоко над головой. Птица расправляла крылья и с криком принималась носиться над двором, а собачонка, прыгая и ластясь, добивалась, чтобы девочка также взяла ее на руки.
Эльке и Хауке, завидев эту дружную четверку, объединенную одним и тем же изъяном, с нежностью останавливали взгляд на ребенке. Но стоило им отвернуться, как на лицах появлялась боль, которую каждый носил в себе, не высказывая ее другому. Однажды летним днем, когда Винке со старухой и
— Винке тоже хочет ехать! — воскликнула она, стряхнув с колен чайку и хватая отца за руку.
— Так поехали! — предложил отец.
— На таком ветру? — возразила госпожа Эльке. — Ее унесет прочь!
— Я буду держать; ветер сегодня теплый, вода веселая. Пусть Винке посмотрит, как волны пляшут.
Эльке побежала в дом и вынесла платок и шапочку для ребенка.
— Ветер усиливается, — забеспокоилась она. — Поезжайте теперь же и поскорей возвращайтесь.
— Непогода нам не помеха! — рассмеялся Хауке, подхватил ребенка и посадил в седло.
Эльке стояла на насыпи и, прикрыв рукой глаза, смотрела, как оба выезжают на дорогу, ведущую к плотине. Трин Янс сидела на камне и бормотала что-то увядшими губами.
Девочка беспокойно съежилась в отцовских руках: казалось, дыхание ее стеснилось от предгрозового воздуха, она склонилась к отцу головой.
— Что, Винке? — спросил отец.
Девочка с полминуты задумчиво глядела на него.
— Отец, ты ведь можешь это сделать? — спросила она. — Или ты можешь не все?
— Что я должен сделать, Винке?
Но девочка молчала; казалось, она не вполне поняла даже, какой вопрос задала сама. Было время прилива. При въезде на плотину солнечные блики, игравшие на воде, ударили ребенку в глаза. Вихрящийся ветерок заставлял волны вздыматься грядами, передний вал стремительно накатывал на песок и разбивался с громким всплеском. Вдруг Винке от испуга так резко вцепилась в отцовские руки, державшие поводья, что конь сделал скачок в сторону. Она подняла на отца светло-голубые, обезумевшие от страха глаза.
— Отец, вода, вода! — закричала она.
Хауке мягко высвободил руки и сказал:
— Успокойся, дитя, твой отец с тобой, вода ничего тебе не сделает.
Винке откинула со лба белесую прядь и вновь осмелилась взглянуть на море.
— Вода ничего мне не сделает, — дрожа, повторила она. — Ах, скажи ей это, тогда она ничего нам не сделает!
— Этого я не могу, дитя; но плотина, по которой мы едем, она защитит нас, — серьезно сказал Хауке. —
Девочка взглянула на отца, как если бы не вполне поняла, что он ей сказал, и затем вдруг спрятала головку в широких складках его плаща.
— Почему ты прячешься, Винке? — удивился он. — Или ты все еще боишься?
Девочка ответила, не поднимая лица, едва внятно, дрожащим голоском:
— Винке не хочет смотреть. Но ты ведь все можешь, отец?
Ветер донес издали глухой рокот грома.
— Ого! — воскликнул Хауке. — Надвигается гроза!
Он развернул коня.
— Теперь мы поскачем домой, к маме!
Винке глубоко вздохнула; и не ранее, чем они домчались до насыпи, подняла голову от отцовской груди. Когда госпожа Эльке, уже в комнате, сняла с дочки шапочку и платочек, Винке осталась стоять перед матерью, будто маленькая бессловесная статуя.
— Ну, — спросила Эльке, тихонько встряхнув дитя, — понравилась ли тебе большая вода?
Девочка широко распахнула глаза и заявила:
— Она разговаривает, Винке боится!
— Она не разговаривает, она только волнуется и плещет!
Винке отвела глаза в сторону.
— Есть ли у нее ноги? — заговорила она опять. — Может ли она перейти через плотину?
— Нет, Винке; за этим смотрит твой отец, на то он и смотритель.
— Да, — сказала девочка и с глуповатой улыбкой захлопала в ладоши. — Отец может все, все!
Вдруг, отвернувшись от матери, она воскликнула:
— Пусти меня к Трин Янс, у нее есть красные яблоки!
Эльке отворила дверь и выпустила ребенка из комнаты. Едва закрыв ее за дочерью, Эльке перевела страдальческий взгляд на мужа, для которого обычно была поддержкой и опорой.
Муж взял ее руку и крепко сжал, как если бы оба они не нуждались ни в каких словах, но Эльке все же заговорила:
— Ах, Хауке, я все же должна сказать тебе: дочь, которую я тебе родила после нескольких лет брака, навсегда останется ребенком! Господи! Мое дитя слабоумно, и я должна это наконец признать перед тобой.
— Я давно уже это знаю, — сказал Хауке, не отпуская руку жены, которая хотела уже высвободить ее.
— Итак, мы по-прежнему остаемся одни, — сказала Эльке.
Но Хауке покачал головой.
— Я люблю ее, и она крепко обнимает ручонками меня за шею и прижимается к груди; ни за какие на свете сокровища не хотел бы я этого лишиться!
Супруга его сумрачно взглянула перед собой.
— Но чем же провинилась я, несчастная мать?
— Да, Эльке, об этом я также спрашивал Того, кто один только все может знать; но ты ведь знаешь, что Всемогущий Господь не дает ответа — на верное, оттого, что мы не в силах этот ответ понять.
Он сжал ей другую руку и нежно притянул жену к себе.