Всадник. Неудачники. Две книги из собрания Василия Молодякова
Шрифт:
Протяжных слов – простая боль.
Мы били яростно в ладони.
Мой бедный Лугин. Скомкав роль,
В смешном костюмчике, с горячим
Лицом, измазан гримом, в сад
Сбежал, где липы шелестят.
Нет, он не разразился плачем.
Но Тютчев прав.
И кто же вновь,
Борясь, «в избытке ощущений
Не ведал ваших искушений,
Самоубийство и любовь».
Но после пьесы…
– Строг
В обслуживаньи дачных муз.
–
И обязательный припаток -
Дивертисмент.
На всякий вкус
Таланты прорывались разом.
Один комическим рассказом
Взбодрит. А тот – мастак большой
По части пения «с душой».
Девицы – ленточки, румянец
Во всю щеку, стан строен, крут -
Такой малороссийский танец,
Что только рябь в глазах, – загнут.
И Лугин? Он-то что? Его ведь
В афишке нету. Вот сюрприз.
Каким молебном славословить
Богинь искусства вышел.
Вниз
Глаза опущены. У стула
Стал. После вскинул в потолок
Лицо. Читает. Чуть сутуло
Склонен. Стихи. Какие? – Блок.
Так в омут прыгают с размаха,
Бросаются в горящий дом.
Ему сегодня не до страха.
Он гиб. Все сотрясалось в нем.
И не слова, но звонкий молот
Бил в горле.
Сбоку на скамью
Марина села.
– Жизни холод
Увел Офелию мою.
–
И, право, слышал он едва ли,
Как мы шумели, вызывали,
Он не искал наград у нас,
С Марины не спуская глаз.
Уже белело утро. Баржи
По стали светло-серых вод
Влачил
За эту ночь он вырос, старше,
Живее стал.
Волна в песке
Чуть лепетала пенной кромкой.
И бой колес тугой и громкий
Раскатывался по реке.
К чему подробности. Он шалым
Ходил недели полторы.
Но поезд, грохоча по шпалам,
Ее увлек. Конец игры.
О, яркость летнего спектакля,
Ты тускнешь. Время-бутафор
С подмостков выметает сор.
Не кудри Гамлета – а пакля,
Не Дания, а волжский плес.
И далее, не знаю, кстати ль
Сравненья множить без конца,
Но перед ним не тень отца,
А выцветший преподаватель
Латыни…
Значит, надо мне
Телеграфировать жене.
Но что за путаница в датах!
Однако, верно. Он женат.
Рассказ наш пестр. Он весь в заплатах.
Он мечется вперед, назад…
И за героем вслед, в одышке
Несется автор, за полу
Его хватает на углу:
– Нет, брат, не выскочишь из книжки.
Куда?
– Да, я на телеграф.
Тут безусловно Лугин прав.
Почтамт. Графленый бланк.
– Отсрочка
Отъезда. –
Мелких букв нажим.
Исчерчен лист.
Готово. Точка.
Теперь куда мы побежим?
Нева. Ну что ж? Пускай покоем
Подышит он.
Тут сложен тес,
И гладким и упругим строем
Столбов и лестниц мир возрос.
Тут Петропавловки твердыни
Приземистые тяжелы.
И ангел маленький с иглы
Мерцает в глянцевитой сини
Небес. И между круглых ростр
Сомкнулась биржи колоннада.
И шпиль адмиралтейства остр.
И желтобокого сената
Чуть выступившая видна
В блистаньи солнечном – стена.
Нет, кончено. Здесь первый роздых
Позволим мы. Спешить куда?
Насыщен морем свежий воздух,
Играет бликами вода.
И горечь дум обезоружив,
«Я опираюсь о гранит».
Пусть мнутся складки пенных кружев,
Пусть их ничто не сохранит.
Но легким выплескам внимая,
Чтоб не ждало в грядущем нас,
Я жизнь, как друга, принимаю
И слушаю ее рассказ.
Глава II
Прощались.
– Слушайте, не будем…
Что взвешивать нам каждый шаг?
Да неужели просто людям
Нельзя…
– Вы правы, это так.
Она отдернула портьеры.
Как тени утренние серы!
Пустынен город в тусклой мгле.
И блики мутно заиграли
На полированном рояле,
На фотографиях в стекле.
Вагон летит. Он вложен в тягу.
Колес, цепей и скрепов. Он
В свой неуклонный бег влюблен.
Купэ колышется.