Всадник
Шрифт:
Вот только ноги что-то не слушаются. Надо бы прилечь… Вот так. Как же она устала. Нет это не та усталость, не привычная. Слабость какая-то растекается по телу. Неужто Господь вспомнил наконец о ней! Но уходить без отпущения грехов очень не хочется. Что? Что это такое? Дверь бесшумно открылась и вошёл тот самый отец доминиканец. Только теперь он не усмехается. Улыбается чуть печально. Совсем бесшумно подошёл и присел на край кровати. А глаз всё равно не видно. Тень от капюшона скрывает. Неужто Господь так заботится о ней, что прислал исповедника в ночной час. Значит, всё правильно сделала
– Ты ждала исповедника дочь моя.
– Да падре. Я вдруг почувствовала, что пришёл час мой и боялась умереть без отпущения.
– Господь услышал тебя. Но разве ты не исповедовалась на днях в церкви?
– Да падре, но человек всегда стремится перед смертью ещё раз вспомнить всё и покаяться.
– Тебе есть в чём каяться?
Доминиканец выжидающе замолчал.
– Не знаю падре, но если были за мной ошибки, то я готова покаяться и просить прощения у Господа нашего.
– А скажи дочь моя, не совершала ль ты сегодня ничего, о чём хотела бы покаяться?
Ей показалось, что в тени капюшона мелькнул блеск в глазах святого отца. Или это был отблеск огарка коптившего в изголовье.
– Нет падре. Сегодня я только пожертвовала вязанку хвороста для спасения заблудшей души. И надеюсь, что это мне там зачтётся.
Она с надеждой посмотрела на монаха. Доминиканец как-то странно кивнул.
– Ничто не остаётся без воздаяния. Пожертвовавший ветку – получит охапку…
Старушка облегчённо вздохнула.
– Значит, Бог зачтёт мне благое дело? Этот Бруно, конечно помучился в огне костра – грешник. Но ведь моя вязанка чуть ускорила ему уход, облегчила его муки, правда? Я сама слышала как он благодарил меня. Назвал святой.
И снова монах усмехнулся. Как тогда – утром, странно и горько.
– Да – прошелестело из под капюшона – твоя вязанка была самой нужной и бесценной в том костре. Благодарный Бруно ждёт уже тебя.
Усни с миром – Santa simplicita.
Доминиканец наклонился вперёд, коснулся её лба неожиданно ледяной рукой, и тьма закрыла ей глаза. Из-под полы плаща выглянул серебряный череп на рукояти меча. Монах встал и замер – ожидая, когда душа высвободится из оболочки дряхлой плоти. А у дома застыл недвижно мглистый конь Всадника и возле него – грешник Бруно в белом одеянии мученика, с большой вязанкой хвороста в руках. Огонь, оплетавший вязанку длинными языками, освещал его грустную улыбку.
2006 Стрингер.
Ночь святого Варфоломея.
Ночь святого Варфоломея близилась к рассвету. Улицы Парижа озарялись пламенем пожаров. Повсюду валялись окровавленные тела – на порогах домов, улочках и перекрестках, площадях и набережной Сены. Толпы парижан бегали по городу, выискивая уцелевших гугенотов. Трупы плыли по реке, красной от крови.
Всадники Смерти деловито проносились мимо живых, задерживаясь возле убитых, чтобы освободить очередную душу. А в небе Парижа, взирая из багровых туч, плакал святой Варфоломей.
От
Судя по белому кресту, нашитому на рукав, убитый был католиком. Видимо какой-то убегавший гугенот успел всадить кинжал в грудь доблестного радетеля веры. Рукоять так и осталась торчать в груди. Легат остановил коня. Умерший, стоял над своим телом воздев руки и возмущался. Ему было очень обидно, что был убит, вместо того, чтобы самому зарубить этого проклятого протестанта. И ведь успел таки убежать! А увлеченные погоней сотоварищи даже забыли подобрать его труп. Обидно. Обидно валяться посреди улицы подобно какому-то гугеноту.
Но не менее обидно и то, что никакие ангелы не спешат утешить и помочь вознестись доброму католику, павшему во имя Божье.
– КТО СКАЗАЛ, ЧТО АНГЕЛЫ ОБЯЗАНЫ ВСТРЕЧАТЬ ТЕБЯ?
Покойник вздрогнул и обернулся. Перед ним возвышался в седле огромного, черного как мгла коня – Некто запахнувшийся в плащ с низко надвинутым капюшоном.
Во мраке капюшона загорелись два синих огонька. Повеяло неземным холодом. Бывший лавочник поежился.
– Ээ… Но ведь я убит гугенотом. Пострадал за веру.
– ЗА ВЕРУ? – Ледяная издевка прозвенела в воздухе.
– Ну да. Мы же избавили наш добрый город от этих еретиков гугенотов. Сам Папа благословил. И король с нами.
– А КАКОЕ ОТНОШЕНИЕ К ВЕРЕ ИМЕЕТ УБИЙСТВО СПЯЩИХ ЛЮДЕЙ?
– Так они ж еретики! – Лавочник изумился непонятливости этого странного существа. Уж не из демонов ли он?
– РАЗВЕ ОНИ НЕ МОЛИЛИСЬ ТОМУ ЖЕ ХРИСТУ ЧТО И ВЫ?
– Они? Они не признают Папу! Они перевели Библию на французский и читают молитвы на своем варварском диалекте.
– ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО БОГУ ТАК ВАЖНО НА КАКОМ ЯЗЫКЕ ЕМУ ВОЗНОСЯТ ХВАЛУ?
– Ээ… Не знаю кто ты, но говоришь странные вещи.
– Я СМЕРТЬ. ТОЧНЕЕ ВСАДНИК СМЕРТИ. И УЖ ПОВЕРЬ МНЕ – БОЛЬШЕ ТЕБЯ РАЗБИРАЮСЬ В ТОМ – ЧТО ГОВОРЮ.
– О монсеньёр! Но в таком случае вы же хорошо понимаете, какие это грешники и еретики – эти проклятые гугеноты. Вот тот, что убил меня – еще вчера спрашивал с меня деньги.
– ТАК ТЫ ЕМУ БЫЛ ДОЛЖЕН.
– Н-ну самую малость. Но зачем мне, доброму католику – отдавать деньги какому-то еретику, которого должны были вскоре отправить в Ад?
– И ТЫ ЖДАЛ КОГДА ЭТО ПРОИЗОЙДЕТ. А ЗАОДНО РЕШИЛ САМ ОТПРАВИТЬ ЕГО В МОГИЛУ. ВЕДЬ ТЫ – УКАЗАЛ ТОЛПЕ ЕГО УБЕЖИЩЕ.
Лавочник невольно поежился. Он бы с удовольствием убрался отсюда, подальше от этого страшного Всадника, но эта треклятая нить держала его привязанным к телу.
– От вас ничего не скроешь монсеньёр – сокрушенно вздохнул покойник – но я все равно прав. Господь предал их в наши руки потому как они еретики. Ему было угодно, чтобы мы очистили наш город от этих варваров. А я еще и пострадал на стезе Господней. Теперь если и были у меня какие грехи, то они смыты моей кровью. Бог зачтет мне мою гибель и примет в Рай.