Всадники
Шрифт:
Наступил полдень, пылающее солнце стояло в зените. Небо было ясным, горы — бесцветными, на земле не было ни тени.
Жара превратила пыль в обжигающий пепел, и дорога начала постепенно пустеть. Кочевники, не разбивая палаток, стали лагерем по краям дороги, отдыхая в тени огромных тюков навьюченных на верблюдах. Грузовики тоже остановились. Пилигримы и путешественники потянулись к верандам чайхан, которые часто встречались по обеим сторонам пути.
Все чайханы были построены одинаково, караваны и путешественники всей центральной Азии прекрасно знали их устройство, и оно не менялось веками.
Квадратное
Но эта убогость никого не отталкивала. Главное, что кипящая вода поет свою песню в огромных, пузатых самоварах, разрисованные яркими красками блюда висят на стенах, и перепела чирикают в маленьких, плетеных, клетках. Разноцветные, радующие глаз арабески и большие, причудливо нарисованные цветы покрывают бугристую штукатурку стен, а вокруг, в тени горных цепей и пиков, в долинах и ущельях, — царит умиротворение и свобода.
Казалось, что пылающий круг солнца решил навечно повиснуть в зените и не спускаться к земле никогда.
Люди и животные, которые все еще оставались на дороге, устало, но терпеливо продолжали идти вперед. Несмотря на двойную ношу, бег Джехола был все таким же быстрым и верным.
У каждой чайханы, мимо которой они проезжали, Мокки видел путешественников, отдыхающих в тени листвы, чувствовал пряный запах жареного мяса, поджаренных на бараньем жире яиц, и слышал звон чайных пиал. Он хотел есть, он хотел пить, он весь вспотел. Ему хотелось крикнуть Уросу:
«Давай остановимся отдохнуть, как другие!»
Но он стыдился признаться в своей слабости более старшему, усталому, да еще и больному человеку. Поэтому он выбрал другую, как ему казалось, очень хитрую тактику:
— Урос, смотри! В этой чайхане есть птица, которая умеет говорить, настоящая знаменитость этих мест!
Или:
— Смотри, Урос! Ты видишь, какой огромный там стоит самовар?
И тут же:
— Водители грузовиков, что сидят вон на той веранде. Какие, наверное, интересные истории можно от них услышать!
Напрасные старания. Неподвижно сидя в седле, плотно сжав губы, Урос не переставая гнал коня вперед. От жары и жажды он страдал намного сильнее, чем Мокки. Его кожа горела, лихорадка обметала губы. Нога становилась все тяжелее, а боль невыносимее. Если он пытался поставить ногу в стремя, то кости находили друг на друга. На материи, что была обмотана вокруг раны, проступили липкие пятна, и толстый слой пыли, что лежал сверху, не помешал мухам облепить их огромным, плотным роем.
У каждой чайханы, мимо которой они проезжали, чувствовал он единственное желание: сесть на веранде в тени, потом лечь, вытянуть сломанную ногу, а потом — пить, пить и пить. Сначала холодной воды из кувшина, а потом горячего, сладкого чая.
Но чем больше ему хотелось отдыха, тем решительнее он самому себе в нем отказывал.
Жгучим было его желание, даже под этой пыткой, доказать своему телу, что он — сильнее.
Еще один подъем впереди, еще один они миновали и вновь подъем. Урос гнал Джехола, словно перед ними была бесконечность.
Каждый подъем становился круче, чем предыдущий. Мокки соскочил с коня и побежал рядом с ним. «Должно быть, почувствовал, что
— Мокки, — негромко сказал Урос, — поищи для коня лучшую чайхану.
Дорога уже вновь наполнилась людьми, когда Мокки наконец-то сделал свой выбор.
У подножья одного из холмов, находился постоялый двор. С первого взгляда он ничем не отличался от других. Но перед его верандой протекал ручей с чистой водой, а рядом с ним, в маленьком саду, росло несколько плакучих ив.
Туда Урос направил своего коня. Не опираясь на плечо Мокки, он спрыгнул с седла и встал на свою здоровую ногу.
— Мне ничего не надо! — резко бросил он слуге из чайханы, который уже торопился к нему с тонким, набитым хлопком, матрасом.
— Позаботься о лошади, — приказал он Мокки.
Когда конюх вернулся назад, Урос неподвижно лежал под одной из ив, раскинув руки в стороны. Глаза его были открыты, и сейчас он напоминал мертвеца. Мокки стало ужасно стыдно. В то время как он сам напился из ручья вместе с Джехолом, Урос остался здесь, почти умирающий от жажды. И он закричал:
— Эй, бача, подожди! Я сейчас позову его.
— Я никого не хочу видеть…
Каждое незнакомое лицо, каждый чужой голос были для него невыносимы.
С того момента, как он положил свою ногу на прохладную глиняную землю, Урос почувствовал что земля, ручей, деревья и их тень делятся с ним своей благотворной силой, которую он не принял бы ни от кого другого.
— Сейчас, сейчас! Клянусь, скоро у тебя будет все необходимое, — крикнул Мокки и побежал в чайхану.
— Иди, иди… — тихо сказал Урос.
Его единственным желанием было, так быстро, как только возможно, вновь ощутить то неописуемое чувство счастья, которое посетило его. Ему казалось, будто он исчез из этого мира, но все еще находится в сознании. Правда, тело не позволило так долго обманывать себя. Когда Мокки поднес к его губам голубой кувшин, наполненный водой — Урос осушил его одним большим глотком и властно сказал: «Еще!». После того, как он утолил жажду, он почувствовал такой сильный голод, что почти целиком проглатывал свежие лепешки, принесенные Мокки, едва успевая подхватывать ими поджаренную баранину, которую он рвал зубами, словно голодный волк. И когда он насытился, усталость оказалась столь сильной, что он сразу же заснул.
Мокки опустился на землю и принялся за еду. Он удовлетворенно покачивал головой. Сколько он себя помнил, забота о лошадях и людях всегда была его занятием. И он был счастлив этим, потому что был юн, добр и у него были сильные руки. Овца, которая, благодаря его заботам, покрывалась жиром и густой шерстью, лошадь, чью шкуру он вычистил, а гриву расчесал, и которая смотрела на Мокки с благодарностью, — все это наполняло сердце саиса гордостью и счастьем.
С такой же гордостью охранял он и сон Уроса. Он не спрашивал себя, нравится ему Урос или нет, но когда в его глазах появилось спокойствие, Мокки просиял и на его мальчишеском, все еще безусом лице, появилась улыбка, и он поклялся самому себе, что доставит Уроса домой живым и невредимым, даже если для этого ему придется нести его на руках, до самой Майманы.