Все будет хорошо

Зонис Юлия

— А ты в универ заходила, может, уже списки повесили? — спросила Вика, стараясь сбить Марьянку с любимой темы.

— Не-а, — бросила Маська, — Только на математике повесили. Биофак еще молчит.

— Думаешь, поступила?

Марьянка только хмыкнула.

— Не, я в театральное хочу, — сказала она, задрав подбородок, — а на биофак сдавала, чтоб отца успокоить. Если в актрисы не возьмут, пусть думает, что я сразу на биолога хотела.

— И что, учиться будешь?

— На биофаке-то?! — Марьянка картинно всплеснула руками и выразительно сомкнула их на горле, — Да ты что! Лучше сдохну, чем

каждый день колбы мыть или тупым студентам формулы на доске писать. А вот тут…, ты смотришь? — внимание Маськи снова переключилось на фотоальбом и очередной снимок бабушки, — это «слезы благодарности». Они не очень трудные, я уже почти научилась. Хочешь, покажу?

Марьянка растянула губы в слащавой улыбке, дернула глазом, выдавливая слезу. Вичка поморщилась. Она вообще была девушка простенькая как реклама масла и едва ли могла оценить «слезы благодарности» даже в исполнении самой Эльвиры Эдгаровны, не то что сомнительные с точки зрения художественной ценности старания Марьянки.

— Не надо, — воспротивилась Вика, — А твоя бабушка что, все время плачет? У нее нервы?

— Дура ты, Вичка, и не лечишься, — обиделась Марьянка. Взамен никудышных слез благодарности выступили настоящие.

Все-таки как жаль, что Маська пошла в отца, — сокрушенно подумала Эльвира Эдгаровна, слыша через дверь, как извиняется перед ее внучкой Вика, — умная девочка, трудолюбивая. А таланта ни на грош… Но на биофак ей точно нельзя.

Эльвира Эдгаровна на цыпочках отошла от двери. Она не считала любовь к подслушиванию грехом. Это было своего рода сбором материала: хороший актер ищет истинных эмоций, а ими редко кто делится.

А уж настоящие, искренние слезы — это ценнейший дар.

Этим Эльвира Эдгаровна пользовалась виртуозно. Именно он, талант, что в старину в деревнях называли «даром слезным», снискал ей славу великой актрисы.

Каких-то пять-десять лет назад у касс с четырех часов утра выстраивалась очередь: шутка ли, сама Эльвира сегодня «плачет».

Как ни желала Эльвира Эдгаровна передать свой талант детям, судьба не позволила. Подарила двоих сыновей. А мужчины — они на сценах не рыдают.

Но почти угасшая надежда возродилась в одно мгновение. Ее — эту новую надежду — принесли зимним вечером в огромном кульке из одеял и лент. Эльвира Эдгаровна отогнула край одеяла. Из глубины на нее глянули мутноватые младенческие глазки, которые тотчас зажмурились. Красное личико беззвучно перекосилось, и по щеке с чеховской медлительностью потекла одинокая слеза.

Эльвира нашла в себе сил оставить театр на самом пике славы. И занялась воспитанием внучки. Даже имя ей выбрала с прицелом на будущую карьеру трагической актрисы — Марианна. Уже к пяти годам Маська знала театр как свои пять пальцев. И обожала до беспамятства.

Одна беда — все попытки сделать из Марьянки актрису наталкивались на сопротивление отца. Женя не унаследовал материнского дара, но вполне перенял ее невероятное упрямство. И страсть возлагать надежды на детей. Так на Марьянкиных плечах оказалось сразу две большие надежды — папина и бабушкина.

Бабушкина была приятнее.

И именно ей суждено было разбиться первой.

Чем дальше, тем больше понимала Эльвира Эдгаровна с все возрастающей грустью, что не быть Марьянке актрисой.

То, что у бабушки получалось легко и непринужденно, светло и трогательно — у Маськи выходило крикливым и капризным. То, что у Эльвиры Эдгаровны шло, казалось, от самого сердца — у Марьянки просто текло из глаз.

Да будь у внучки хоть крошечный дар, хоть завалящий талант, которого со скрипом хватает только на «Кушать подано» — Эльвира расшиблась бы в лепешку, добывая Маське место в театральном. Зиновий бы помог, Леня, да и старая грымза Азиза Робертовна наверняка все еще преподает. Да что там. В конце концов, не замыкается же все на сцене. Девочке нравится театр — путь и будет при театре: гример, художник по костюмам — подготовится за год и поступит.

А биофак — это… просто убьет ее.

Эльвира Эдгаровна прикрыла рукой глаза, репетируя, как после этих слов вздохнет и пустит слезу. Упрямства у них с Женей поровну. Но у нее есть один совершенно неубиваемый козырь.

Женя не выдержал.

— Ну, ладно, не так же все плохо, — сдавленно пробормотал он, положил руку на вздрагивающие плечи матери. По щекам Эльвиры Эдгаровны катились чистые как хрусталь, горькие как хина слезы.

— Женя, ты же видишь, твоя дочь бредит театром, — раздался в ответ на утешения тихий, но удивительно звонкий от едва сдерживаемых рыданий голос. — Марианне нельзя на биофак.

Женя хотел было возразить, но молочно-белый локон упал Эльвире Эдгаровне на глаза, и она мгновенно поправила его дрожащей старческой рукой, одновременно смахивая со скулы бриллиант слезы. Остался лишь укоризненный влажный след на щеке.

— Она не решается перечить тебе, — прошептала Эльвира Эдгаровна, — Ты прекрасный отец, Женя, а наша Масенька — хорошая дочь. Послушная дочь. Просто скажи, что она не обязана поступать на этот твой биологический. Она поступит — и из упрямства даже закончит его. Наша девочка превратится в одну из твоих одеревеневших лаборанток. Она станет ненавидеть свою работу, но продолжать ходить на нее ради папы, семейной традиции и пары бесплатных билетов в театр от вузовского профкома.

С отвращением выплюнув последнее слово, Эльвира Эдгаровна с горьким вопросом глянула на сына. Ее глаза блестели, готовые к новым слезам. Уголки губ замерли на самой границе между разочарованной гримаской и слабой улыбкой надежды, будто не в силах решить, в какую сторону двинуться.

— Мам, ты знаешь, что я никогда не заставлял Марьянку сдавать к нам на факультет…

Уголки губ дрогнули, чуть сдвинувшись вниз.

— Но я поговорю с ней. Поговорю… И…

Хлопнула дверь. Звякнул ключами брошенный у зеркала рюкзак.

— Па, Ба, я дома, — крикнула Марьянка, проходя на кухню. С влажным вздохом распахнулась дверца холодильника, — Где моя фуа-гра с трюфелями? Жрать молодому организму охота, живот подвело…

— Руки помой, организм, — гаркнул в ответ Женя.

Эльвира Эдгаровна двинулась на кухню, лишь на мгновение позволив уголкам губ приподняться, сложившись в довольную полуулыбку.

— Марьяна, — сказала она ласково и властно, — я тут на днях говорила с нашей Рамоной Герардовной. Эта вертихвостка Катя опять вышла замуж, бедняжка Мона осталась без первой помощницы и вынуждена одна готовить костюмы для новой постановки.