Все, что было у нас

Сантоли Ал

Вот что ещё вспоминается. Мы передвигались по району с рисовыми чеками на бронетранспортёрах - само собой, когда гусеничные машины идут через рисовый чек, это вам... Сколько же труда они вложили, ухаживая за рисом и возводя насыпи, оросительную систему, всё прочее - и всё это вручную. Машин ведь у них не было. Землю для строительства таскали корзинами, по одной за раз, и всё там было сделано руками целых поколений. А мы продираемся себе через всё это, и разрушаем всё напрочь. И вот стоит там крестьянин, топчет ногами собственную шляпу, и колотит себя кулаком по голове. То есть, в самом ведь деле, это как если бы все его акции, ценные бумаги, и будущее его, и 'Мерседес' его, и мечты о будущем его детей - проехали мы там, и за три-четыре минуты обратили всё это в чёрт знает что.

Там же был другой старик, рыбу ловил. С нами был переводчик

от АРВ, и мы попросили его спросить старика, как рыба ловится. Тот ответил, что беситься уже начинает: обычно-то ему очень даже везёт, но вот сейчас прорыбачил весь день и ничего не поймал. Один из наших говорит: 'Сейчас исправим', вытаскивает гранатку М80, бросает её, и - 'ва-вум!' - вся рыба поверху плавает. Ну, старик этот счастлив был до... ходит там в своей огромной шляпе, рыбу собирает и всё кланяется. Уж очень ему этот концерт понравился. Выглядело это так, что мы сотворим какую-нибудь великую гадость, а потом пытаемся сделать нечто хорошее. Мы вроде как все свои добрые дела перечёркивали плохими.

Серьёзная проблема состояла в том, что тропа Хо Ши Мина вовсе не походила на некую большую междуштатную автостраду, по которой как на ладони ездят вражеские грузовики с припасами. Там через джунгли тянулись сотни и сотни миль тропинок шириною в два фута, по которым доставлялось по паре тонн на человека на переделанных велосипедах. Были и узенькие дороги, по которым там и сям подвозились грузы на раздолбанных грузовиках. Мы всё обсуждали, как искать COSVN (Communist Office of South Vietnam - прим. переводчика), главную контору Вьетконга в Южном Вьетнаме, как будто он был чем-то вроде 'Пентагон-Ист', только для коммунистов (буквальный перевод 'Пентагон-Восток', штабной комплекс КОМПЮВ на базе ВВС в Тансонхуте - прим. переводчика). А он, собственно, представлял собой всего-то несколько палаток, которые постоянно переносились то туда, то сюда.

Вьетконговец - это был крестьянин, которому ты днём махал рукой из своего джипа, а ночью это был человек, подбирающийся к тебе с оружием в руках. Они обычно собирались в группу, устраивали небольшое нападение или разведку боем, запускали несколько мин, расходились по домам и на сегодня войну прекращали. Мы больше потерь несли от мин-ловушек, чем в боях как таковых. Главная трудность состояла в том, что противника было не найти. От этого можно было прийти в отчаяние - как прикажете драться с минами-ловушками? Идёшь себе, и вдруг у дружка твоего ноги уже нету. Или у тебя самого нету. Даже сейчас, когда я иду куда-нибудь, и попадается трава, я ловлю себя на том, что иногда разгребаю её ногой и рассматриваю землю. И я понимаю, что гляжу, нет ли там проволоки или неестественно прямой лианы, которая может оказаться растяжкой. Кое-какие из привычек, необходимых для выживания, остаются у человека надолго.

Председатель Мао однажды сказал о партизанах, что они - 'маленькие рыбки, которые плавают в огромном море', и мы как раз пытались - а можно сказать, что на самом деле политика правительства по части умиротворения состояла в этом - высушить это море. Если бы получилось вывезти из сельских районов всех мирных жителей, то теоретически там остались бы одни вражеские солдаты. Поэтому к этому вопросу подходили на разных уровнях. Первый уровень - война за народные сердца и умы. Для этого придумывали всякие разные красивые названия - REVDEV, что означало 'революционное развитие' - и, всякий раз как случалось нечто непопулярное, просто меняли название. Сначала были посёлки 'Новая жизнь', а после этого появились посёлки 'Новая 'Новая жизнь''.

В общем, мы что делали? Или переманивали деревню на свою сторону, или, если не получалось, вывозили людей, сжигали деревню, расселяли людей по концентрационным лагерям и определяли то место зоной свободного огня. Поскольку теоретически все мирные жители из того районы были вывезены (хотя, само собой, многие просто ускользали в джунгли и возвращались после нашего ухода), все, кто был 'там', считались противником. И это давало нам право денно и нощно швырять артиллерийские снаряды в том направлении, и, само собой, там были по преимуществу мирные жители. Если прикинуть соотношение между солдатами и мирными жителями, то как раз мирным жителям доставалось больше всего.

Пока я был там, подошли к концу мои девятнадцать лет, пошёл двадцать первый год. А я ведь добровольцем служить пошёл. С самой Американской революции мои родственники участвовали во всех разных войнах, и так поступать следовало всегда - раз

ты нужен своей стране, то идёшь. И без особых вопросов, потому что страна эта всегда права. На этот раз вышло не так. У меня был друг, который служил в арвинской полиции в Тудуке, а брат у него был вьетконговец. Однажды мы побеседовали у них дома. И это было по-настоящему жутковато - парень тот был очень даже дружелюбен и мил. Когда мы свыклись с мыслью о том, что никто никому ничего плохого не сделает, мы смогли поговорить о разных вещах. У того арвина была большая семья, и он, по правде говоря, нуждался в деньгах, а брат его был в этом смысле посвободнее. Тот арвин никого не хотел убивать, никому не желал зла - он просто хотел получать своё жалованье, растить детей, и чтоб его оставили в покое. А брат его был несколько идеалистичнее и хотел сражаться, потому что был не согласен с тем, что американцы должны вмешиваться во вьетнамские дела - так же, как и французы.

Карл Фейлер

Американский советник при вьетнамских военно-морских силах

Группы речного патрулирования 42 и 44

Дельта Меконга

Декабрь 1966 г.
– декабрь 1967 г.

ЗОНА СВОБОДНОГО ОГНЯ

Я был советником при группе вьетнамских береговых патрульных сил. Наш отряд состоял из пары сотен матросов-вьетнамцев и двух групп американских советников. Мы базировались возле небольшой деревушки, и большая часть моего района патрулирования простиралась от камбоджийской границы до южной оконечности Вьетнама в Сиамском заливе. Большую часть этого района занимал лес Юминь. Мы ходили вместе с вьетнамскими войсками в гущу Юминя, проверяли деревни, разыскивали тоннели и так далее. Большая часть Юминя была зоной свободного огня для авиации. 'B-52' разгружались над ним где попало, и где им было угодно. Вьетконговцы испытывали недостаток медикаментов, поэтому они обслуживали в своих госпиталях только бойцов. Они обычно собирали женщин, детей, стариков, раненых во время бомбёжек, садили их на сампаны и отправляли прочь от побережья. Мои катера и мои люди подбирали таких раненых, нашпигованных американскими осколками, и отправляли их в госпиталь ближайшей провинции, где лечить их было нечем, потому что губернатор провинции продавал медикаменты Вьетконгу.

Большая часть медикаментов, отправлявшихся в западные районы страны, туда не доходила. Чёрт знает что: половину этого добра уже на Сайгонских причалах перегружали и везли прямиком в Камбоджу. Медикаменты ведь денег стоят. И кто в первую очередь должен за них платить? Не те ведь, кому ты собираешься их выдавать. И не твои собственные силы - им за них платить совсем неохота.

Однажды я был в патруле возле Юминя, и тут появился сампан. На корме его сидела старенькая 'ба' - голова перевязана, грудь разорвана в клочья, отовсюду кровь сочится. А под тростниковыми циновками - красивая девчушка, лет восьми-девяти, чудо что за ребёнок. Циновки закрывали её от пояса и ниже. Я сразу же понял, что лучше под них не заглядывать. Лицо её было искажено от боли. Сампан поравнялся с нашим катером. Она подняла глаза и увидела меня, американца - 'онг ме' по-вьетнамски. Война началась недавно, поэтому я был, наверное, первым американцем, которого она увидела в своей жизни. Она заулыбалась. А у неё одна нога была почти полностью разорвана, и осколочные ранения. Я вколол ей морфия, доставил раненых в провинциальный госпиталь и там обратился к медицинской бригаде квакеров - была там пара врачей и медсестёр.

Я доставил её в операционную и побыл рядом с ней. Ногу пришлось отнять. Те, кто вёз её, рассказали, что родных у неё не осталось. Вся семья погибла под бомбами, осталась лишь она одна. Поэтому я почувствовал, что в какой-то степени за неё отвечаю. Везти её обратно было не к кому.

Я сидел у её кровати, когда она очнулась от наркоза. Она взглянула на меня и снова улыбнулась - опять Волшебник рядом. А потом посмотрела на одеяло, дотянулась рукой, пощупала - и глаза её помертвели напрочь. Всё волшебство просто испарилось: ноги больше не было. А я просто не знал, как мне быть. Это ведь я сам ей ногу оторвал. Потом отвёз туда, где ампутировали то, что оставалось. И как-то так случилось, что за это время она решила, что я ей друг.