Все, что было у нас
Шрифт:
Я никогда не забуду лица того человека, никогда не забуду его глаз, и я никогда не забуду, как держал винтовку, направив её ему в лицо. Я перевязал тому человеку раненую руку. Залатал его, чтобы его могли протащить по сельской местности. Я никогда не забуду, какого возраста он был. Было что-то такое во внутренней твердости этого человека, чего я никогда не забуду. Мне кажется, в тот раз мне довелось наиболее близко пообщаться с вьетнамцем. И тогда произошло что-то такое, что изменило мою жизнь.
Чем дальше от Дананга, всё более по-крестьянски жили там люди, и всё больше они были связаны с Вьетконгом. Все знали, что Ви-си приходят по ночам в деревни и даже ночуют там. Селяне нас не любили, они относились к нам враждебно, кроме нескольких районов типа Нуйкимсана, где они обнаружили,
К удивлению своему я замечал, как американские пацаны, особенно с Юга, те, что воспитывались в религиозных баптистских семьях, с трудом смирялись с тем, чем им приходилось заниматься - несмотря на то, что коммунистов вполне можно было воспринимать как посланцев Антихриста, по понятиям определённых баптистских сект. Как правило, им трудно было убивать людей. Я видел, как некоторые очень чувствительные пацанчики начинали копаться из-за этого в себе и обнаруживать противоречия в своём образе мыслей. И, к несчастью, некоторые платили за это собственной жизнью, потому что стоило им начать рассуждать, они уже и на приказы реагировали чуток помедленней, и уже не так быстро решались выстрелить в человека.
Помню один ночной патруль. Мы шли по участку с песчаными дюнами. Ви-си с оружием перебежал через тропу прямо перед нашим головным. Тот был салага, и это был его первый ночной патруль. Ви-си остановился, посмотрел на него и побежал дальше. Головной мог запросто его пристрелить, но вместо этого сказал: 'Стой, кто идёт?' Помню слова командира отделения: ' Ты что, на хер, взаправду так сказал? Ты что, на хер, взаправду сказал 'Стой, кто идёт?'
В моём подразделении было несколько латиносов, чёрных было много. Чёрные делились на две категории: южные чёрные и чёрные из Чикаго и Кливленда - северные. Отличались они друг от друга, как мел от сыра. Просто невероятно. Как раз тогда Мохаммед Али отказался идти на военную службу и стал героем. Чёрные в батальоне начали сомневаться, стоит ли им воевать - на войне, которую беложопые ведут против других представителей Третьего мира. Я наблюдал очень интересные отношения, завязывавшиеся между такими говорливыми, смышлёными чёрными с Севера и этакими пофигистами, раздолбаями с Юга. Я стал замечать, что там шли некие процессы радикализации. Многие чёрные с Юга к концу службы напрочь меняли свои взгляды и уезжали домой чрезвычайно озлобленными.
Отношения между чёрными и белыми были напряжные. Пару раз я видел драки. Это обычно случалось, когда кто-нибудь выходил из себя, а в споре между молодым белым реднеком из Луизианы или Миссисипи, и чёрным из Кливленда или Чикаго сразу же начинаются обзывания, и изо рта белого парня сразу же вылетает слово 'ниггер'. И пошли кулаками махать. Вообще-то, я такое и в поле видел. Лейтенанту значительных усилий стоило их разнимать. Когда видишь, что острые ситуации возникают всё чаще, а оружие валяется повсюду - напряжно становится.
Кроме того и Ви-си, которые были совсем не дураки, разбрасывали по обочинам троп пропагандистские листовки, которые мы постоянно находили, и в них чёрных солдат призывали отказываться воевать. Я уверен, что та война оказала на чёрнокожих невероятное воздействие. А контекст этого в определённом смысле очень даже связан с экономикой, потому что и для белых, и для чёрных бедняков служба была одним из способов вырваться из абсолютно жалкой, безысходной жизни на Юге.
Под огнём развивался дух крепчайшего товарищества. К патриотизму это не имело совершенно никакого отношения. Во многом это товарищество заключалось в заботе друг о друге. Потому что когда ты там, политика ни при чём, и речь идёт по сути о том, чтобы остаться в живых, а в условиях нетрадиционной войны, когда большинство из нас ничего не могли понять, главным было остаться в живых.
Сама идея операций 'найти и уничтожить' - пример дичайшей логической несуразицы. Посылают патруль, чтобы он попал в засаду, чтобы отметить
Я знаю, что в 1967 году один артиллерийский снаряд стоил пятьдесят пять долларов. Если взять и сложить, сколько артиллерийских снарядов было затрачено за всю войну, это кое-что да значит. И это не говоря о бомбах весом от пятисот до двух тысяч фунтов, реактивных снарядах, боеприпасах меньшего калибра, танках, о том, чего стоило содержание человека в палате первой помощи в госпитале, оказание медицинской помощи, отправка на корабль-госпиталь или домой, или об израсходованных количествах бензина и масел, или о стоимости питания для людей. Я думаю, что в самый разгар войны, когда Никсон втихушку проворачивал делишки в Камбодже и пытался сохранить это в тайне, тратилось вон сколько сотен миллионов долларов в день на войну. И не говори мне, что это никак не связано с нынешним положением с инфляцией. Всё это время крупные корпорации вовсю загребали деньги на той войне.
Я пробыл в поле около девяти месяцев, и на меня начали накатывать приступы страха. Не знаю, доложил ли кто-то обо мне, что у меня начались эти приступы, нет ли, но, как бы там ни было, меня перевели в 1-ю госпитальную роту в Чулае. Там я забил на всё и три месяца пропьянствовал. Упаковку из шести банок пива я мог прикончить быстрее любого другого. Я начал чрезвычайно много пить.
Вспоминается один случай в поле, когда я решил, что выносить всё это больше не могу. Я сказал одному другу, чёрному парню по имени Райен, что собираюсь кинуть гранату за угол хижины и выставить ногу. Мне хотелось домой, я не хотел больше заниматься всеми этими делами, я не знал, как смириться с тем, что делаю. Я стоял там, трясся и плакал, а он мне всё говорил: 'Дурак ты набитый. Дурак. Тебе же ногу оторвёт. Таких дурных мудаков, как ты, я в жизни не видел'. Отговорил он меня от этого.
Как-то, ещё до этого, меня ранило, но несильно. Не думаю даже, что это тянуло на 'Пурпурное сердце', но случилось всё в такой опасной обстановке, что можно было и так на то взглянуть. Я был в патруле и шёл прямо за парнем, который наступил на мину-ловушку очень хитроумной конструкции. Там по склону холма был спуск в долину, и нам надо было по нему спуститься, чтобы попасть к месту назначения, и Ви-си знали, что когда мы доберёмся до этого склона, мы будем съезжать по нему вниз, потому что грунт там был рыхлый. Вот они и поставили растяжку, за которую мы должны были зацепиться, съезжая по склону. Таких чертовских штук я встречал немного. И Чарльз Райт - он был их тех парней, что всегда хотели быть как Джон Уэйн, худющий такой заморыш откуда-то с Юга - за неё зацепился. К счастью, там стояла чайкомовская граната (от 'Chicom', 'Chinese Communist' - самодельная - прим. переводчика), поэтому большого вреда она ему не причинила, однако кусок лодыжки ему оторвало. Я, кстати, очень гордился тем, как тогда его обработал - жизнь ему спас. От разрыва чайкомовки сработала дымовая граната, висевшая у него на поясном ремне, и жёлтый дым расползался повсюду. Кроме того, от этого разрыва одна из гранат у него на ремне начала шипеть. У меня было два выхода: убежать или попытаться отцепить эту гранату с ремня. Я знал, что запал горит пять секунд, и я, скорей всего, погибну. Несмотря на это, я стал с огромным трудом пытаться отцепить эту чёртову штуку. Я, наверное, целую минуту эту чёртову штуку отцеплял, потом и весь ремень в сторону отбросил. К счастью, граната та не взорвалась, но, пока я это делал, я обжёг кисти обеих рук. Это произвело достаточное впечатление на командира отделения, и он решил, что я достоин 'Пурпурного сердца'.