Всё, что нужно для счастья

Стасина Евгения

– С каких пор такая скромная стала?

Хотя беспечность его не на шутку злит. Мне сквозь землю провалиться хочется, а он нет, чтоб джентльмена включить, кубиками своими соблазняет! Хоть бы прикрылся чем! Не дай бог, какой-нибудь одинокий пастух своё стадо на водопой приведёт. А тут искуситель Адам, и красная как помидор Ева, впопыхах застёгивающая пуговки на груди!

– С тех самых, как разошлись. И будь добр уже одеться, иначе я прямо сейчас уйду.

Если понадобится, вплавь. Заодно и проветрюсь, а то внутри такой пожар горит, что, того и гляди,

сгорю! Всерьёз задумываюсь над тем, чтобы к озеру шагнуть, да только Некрасов опережает:

– Ладно, давай говорить, - руки вверх поднимает, футболку свою берет.
– Отвечаю на твой вопрос: меняет. Многое. Потому что, я прав был, и чувства ко мне у тебя не прошли. И если честно, я рассчитывал, что и ты это поймёшь. Да ладно, Вась, что мы дети, чтоб друг от друга бегать? Я свою вину признал, дело теперь за тобой. Прекрати уже трусить, и я обещаю, что ты не пожалеешь...

Легко сказать, прекрати. Ёжусь на пронёсшемся по берегу ветру и устало виски сжимаю: да если б я знала, как. Прижалась к нему, губы его вновь на себе ощутила - и всё таким неважным вдруг стало... Даже вполне ожидаемое отвращение не пришло, а ведь он и её так... Господи!

– Не могу! Ну, хоть режь меня, не могу - от того слезы и туманят взор.
– Признаний хочешь? Так, пожалуйста: люблю я тебя! Так сильно люблю, что и самой страшно...

Я подскакиваю с земли и влагу с лица стираю, а он следом за мной, неуклюже джинсы натягивая... И всё смотрит, смотрит своими глазищами: они даже в бледном свете уплывающей с неба луны ярче костра горят!

– Только я вот такая, Максим! Ревнивая, как ты говоришь! И меня не переделать ничем!

Да что там! После случившегося если и изменюсь, то явно не на радость Некрасову!

– И не надо, - жаль, что он не понимает. Подлетает ко мне, словно наперёд зная, что если не остановит наутёк брошусь, и эти самые слёзы, что на смену смахнутым каплям пришли, губами осушает:

– Дурочка, да хоть день и ночь меня пили... Вась, плохо мне без тебя! Я на всё согласен...

– Это сейчас! А через год, два? Максим, всё равно этим всё кончится... Теперь, когда мы оба знаем, что бывает, если тебя до ручки довести, глупо на хороший финал надеяться!

А я доведу. Даже если он брюхо отрастит, бороду отпустит и в душ будет по праздникам наведываться... Сожру себя мыслями, что меня ему мало станет, и вновь за чемодан схвачусь.

– Нет, - мотаю головой и, глубоко вздохнув, передышку беру. Только сколько ни стой, пытаясь побороть истерику, боль тугим кольцом грудь сдавила.

– Не выйдет, ясно? Не хочу я опять гадать, вернёшься ли ты с работы... Не хочу думать, что настоящего счастья ты со мной всё равно не обретёшь. Мне одной проще, Максим.

И как бы сердце к нему ни рвалось, лучше пусть от тоски по ночам сжимается, чем день за днём скачет, как ошалелое, растревоженное моей неуёмной мнительностью.

– Вась, я работу сменю. На паспорт фотографировать буду, выпускные альбомы для школьников делать... Да что угодно, хоть на завод.

– Дурак?
– горько усмехаюсь и, устроив свои ладошки на его груди,

слабо отталкиваю.
– Не поможет. Прав ты был, во мне тоже проблема есть. Неполноценная я, - он отпускает, а я руки в стороны развожу, мол, неужели не видишь?
– И семья у нас будет такая же.

Даже Сонька не спасёт. Некрасов попробует себя в роли воскресного папы и рано или поздно жалеть начнёт, что умолял вернуться. А там и до очередных Вишенок недалеко. И что мне останется? Компот из них варить?

– Хватит, ладно? Сделаем вид, что ничего не было? Доберёмся до города и каждый пойдёт своей дорогой. Ты ещё обязательно кого-нибудь встретишь...

Молодую, красивую, беспроблемную. А я пока сестрой займусь. По врачам вместе с ней ходить буду, Соньку с кружков забирать, по вечерам чаёвничать... Чем не жизнь? В мире столько баб одиноких, и ничего, счастливые. Карьеру строят, по миру путешествуют...

– Я другую не хочу, - только Максим с моими планами несогласен. Руки в карманах прячет и к себе прижимать больше не порывается.
– И дети... Я их от тебя хотел, Вась, а ты за столько лет этого так и не поняла. Видел с какой ты завистью на чужих ребятишек смотришь, вот и таскался с тобой по медицинским центрам. Чёрт, да даже суррогатное материнство предложил, потому что как бы ты ни пыталась меня убедить, что смирилась, тоску в твоём взгляде только слепой не видел.

Молчим. Правда на этот раз тишина не звенящая: листва шуршит, где-то вдалеке чей-то козёл голос подаёт. Наверное, Борька...

– Вась, я тебе рай на земле не обещаю. Наверняка ещё не раз скажу что-то не то, и ты меня придушить захочешь. Только измены не повторю. А что касается детей... Мне ты нужна, а будут они или нет, не так важно.

Он набрасывает на мои плечи кофт и уже за руку тянет:

– Давить не буду, но после случившегося, не жди, что я опять у тебя на поводу пойду. Успокоишься, всё обдумаешь, а я ждать буду.

– Чего?
– блею, а он волосы мои за ухо заводит:

– Тебя, Вась, - и произносит так просто, словно иначе и быть не может.
– Домой пошли. Успеешь поспать пару часов.

Если бы... Ведь даже в мягкой постели, под беспокойное сопение сестры я буду его слова в голове прокручивать.

Не знаю я, как долго Некрасов собрался ждать моего озарения, но масла в огонь неуместными шуточками он не подливает. Утром здоровается кивком головы, за завтраком не пытается лишний раз задеть меня своими ручищами...

Даже когда Галина Антоновна, всучившая нам целый пакет сухих травок и трёхлитровую банку варенья, на прощанье сгребает нас двоих в объятия, Некрасов взгляд в сторону отводит. И пусть рука его касается моего плеча, а в нос бьёт знакомый аромат духов, перемешавшийся с запахом свежей сдобы, что исходит от добродушной хозяйки, провалиться сквозь землю я уже желанием не горю.

– Всё будет у вас хорошо, ребята, - а вот сейчас не отказалась бы! Ведь старушка берёт наши ладошки, накрывает своими морщинистыми пальцами, и сияя как медный пятак, искрящимся взором по нашим смущённым лицам гуляет.