Всё, что помню о Есенине
Шрифт:
На Тверской улице, недалеко от почтамта, где теперь стоит дом номер девять, пустовал магазин. Мне удалась получить на него ордер. Рукавишников пришел туда с некоторыми членами «Первой артели поэтов» и с каким-то молодым человеком, которого прочил в заведующие книжной лавкой. Потом я видел за окнами помещения штабели книг.
В конце зимы 1921 года в витрине этого магазина появились «Автографы» поэтов…
16
Есенин атакует левое крыло имажинистов. Выступление Рюрика Ивнева.
Статья А. Луначарского. «Всеобщая мобилизация». Галя Бениславская. Переименование
— Сережа хочет дать бой левому крылу, — сказал Грузинов. — Велел об этом передать тебе и Рюрику.
Шершеневич, владеющий иностранными языками, знал, что еще до первой мировой войны в английской и американской поэзии существовал «имажизм» (от слова» image» — образ). Имажизм был реакцией на эпигонскую поэзию, культивировал субъективные впечатления и мало связанные между собой образы (метафоры). Стихи имажистов походили на тот или иной «каталог образов».
Многие тезисы имажизма можно обнаружить в брошюре В. Шершеневича «2х2=5». Он требовал, чтоб образ в стихах был самоцелью и поедал смысл. Мариенгоф в его «Буян-острове» заявлял, что содержание — только часть формы.
Есенин в «Ключах Марии» шел от национального искусства, прибегал в своих богоборческих поэмах к библейским образам. Это было средством яркой художественной выразительности. Об имажистах Есенин узнал весной 1921 года, когда ему попался в руки первый сборник «Стрелец» со статьей 3. Венгеровой.
На заседании «Ордена» он заявил, что далек от желания ссориться, и, взяв в руки сборник Шершеневича «Лошадь, как лошадь», прочитал «Каталог образов»:
С цепи в который разСобака карандашаИ зубы букв со слюною чернил в ляжку бумаги.— Что же это такое? — спросил Сергей. — Если класть бревно на бревно, как попало, избы не построишь. Если без разбора сажать образ на образ, стихотворения не получится.
Он считал, что почти все стихи сборника «Лошадь, как лошадь» — каталог образов. Каталог картинной галереи, объяснял Сергей, каталог мебели — это нужно. А кому нужен каталог образов? Получается заумный язык. Второе издание Крученых. Где мысль? Где Россия?
Он прошелся по «Буян-острову» Мариенгофа, спросив, как Анатолий мог писать о Чека, считая себя без роду без племени? Чека-то не на луне, а в Советской России. (Речь идет о двух стихотворениях Мариенгофа. Одно начинается:
Кровью плюем зазорноБогу в юродивый взор.Вот на красном черный— Массовый террор!И другое:
Твердь, твердь, за вихры зыбим,Святость хлещем свистящей нагайкойИ хилое тело Христа на дыбеВздыбливаем в Чрезвычайке.)И закончил довольно резво: такое положение вещей его не устраивает.
Есенин демонстративно вышел из комнаты. Председательствующий Ивнев объявил небольшой перерыв. Якулов закашлялся от папиросного дыма. Братья Эрдманы шептались в углу комнаты. Грузинов мне подмигнул. Прошло минут пять, Сергей не возвращался. Я пошел наверх искать его. Швейцар сказал, что Есенин ушел из «Стойла». Я вернулся и сообщил о том, что произошло.
— Сережа считает только себя поэтом, — заявил Мариенгоф, — остальные поэты для него не существуют!
Тихий благовоспитанный Ивнев взорвался. Он начал с Мариенгофа:
— «Зеленых облаков стоячие пруды», — процитировал он строчку из
Он стал говорить, что эта строка выражает поэтическое нутро Анатолия, что зря он писал о массовом терроре и получил прозвище «мясорубки». Настоящий Мариенгоф это — тихость, спокойствие, именно, стоячий пруд. И очень ловко позолотил пилюлю, сказав, что у Анатолия свой стиль увядания.
Потом Рюрик перешел к Шершеневичу, говоря все так же тихо, вежливо. Сперва он высыпал ворох образов Вадима, которые, по словам Ивнева, тот собрал на городской площади, не очистив их от грязи и пыли. Затем процитировал две строчки Шершеневича:
На улицах Москвы, как в огромной рулетке,Мое сердце лишь шарик в руках искусной судьбы.И сказал жестко:
— Сердца нет! Человека нет! Поэта нет! — и добавил, разводя руками. — Я не встречал более чуждого мне человека!
(Через полгода Рюрик Ивнев в своих «Четырех выстрелах» написал в развернутом виде сильней, острей, злее кое-что из того, что говорил о Шершеневиче в «Стойле», и вдобавок назвал Вадима не человеком, а предметом).
После Ивнева попросил слова Грузинов. Мариенгоф и Шершеневич поднялись с места и молча вышли из комнаты.
Поняв, что его выступление мало повлияло на левое крыло имажинистов, Есенин выступил в толстом журнале с известной статьей «Быт и искусство», одновременно там же напечатав свою «Песнь о хлебе». [27] В статье он писал о самом главном:
27
Журнал «Знамя» № 9, 1921
«У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова»…
Подействовала эта статья на Мариенгофа, Шершеневича, да и вообще на имажинистов? Гораздо больше, чем покажется на первый взгляд. Откроем второй номер «Гостиницы для путешествующих в прекрасном» и прочтем строки из стихотворения Мариенгофа:
Мы были вольности и родине верны,И только неверны подругам.Да разве написал бы так раньше Анатолий? А последние его стихи? Привожу первую попавшуюся цитату:
Вот точно такУтихла Русь,Волнение народа опочило,А лишь вчераСтояли на юру.Новый Мариенгоф. М., «Современная Россия», 1927, стр. 35.
Таких строк сколько угодно! В них и слова (Русь, опочило, на юру и т. п.) Есенина, и его тема, и даже его манера.
А Шершеневич? В третьем номере «Гостиницы» он печатает стихи «Июль и я»:
Татарский ханРусь некогда схватил в охапку.Гарцуя гривою знамен.Но через век засосан был он топкойПокорностью российских долин.И ставленник судьбы. Наполеон,Сохою войн вспахавший время оно, —Ведь заморозили посев кремлевские буруны.Из всех посеянных семянОдно взошло: гранит святой Елены.