Всё, что помню о Есенине
Шрифт:
Первые месяцы «Калоша» с вечера до поздней ночи была переполнена посетителями. Конферансье Михаил Гаркави подобрал отличных эстрадных артистов. Любители поэзии доброжелательно относились к читающим стихи имажинистов артистам, особенно к А. Б. Никритиной (Жена А. Мариенгофа.).
На средства, поступившие в кассу «Общества», мне удалось достать бумагу, получить разрешение Главлита и выпустить сборник наших стихов. [90]
Арендатор буфета «Калоши» некий Скоблянов по почину администратора кафе стал называть некоторые кушанья нашими именами: ростбиф а-ля Мариенгоф, расстегай а-ля Рюрик Ивнев, борщ Шершеневича и т. д. Как ни странно, эти блюда имели большой спрос.
90
Имажинисты.
Я попросил Мишу Гаркави пригласить кого-нибудь из артистов почитать стихи Сергея. Он остановил свой выбор на Эльге Каминской, она выступила на нижней эстраде со стихами Блока, Брюсова, Есенина.
6 июня 1924 года Сергей позвонил мне по телефону в клуб союза и сказал, что сейчас придет. Через несколько минут он вошел в кабинет президиума союза с Борисом Андреевичем Пильняком, с которым я уже был знаком. Высокий, рыжеволосый, в больших с круглыми стеклами очках, он в те годы был модным писателем. Есенин намечал его в сотрудники «Вольнодумца». Гости сели за стол, им принесли кофе с пирожными. Есенин спросил, чем кончилось дело с «Ассоциацией». Я рассказал. Мы поговорили о сборнике «Имажинисты», о «Вольнодумце». Есенин вынул из кармана свой «Голубень» (издание «Скифы») и сказал, что хочет вернуть мне свой долг. Он сделал на книге дарственную надпись: «Милому Моте с любовью. С. Есенин. 6/VI-24 г.»
Пока все это происходило, Пильняк, отхлебывая из стакана кофе, развернул принесенную с собой книгу, стал листать ее и посмеиваться. Сергей спросил, что это за книга. Борис Андреевич объяснил, что купил в лавке писателей записки Илиодора о Григории Распутине. [91]
— Илиодор и Распутин одна бражка, — сказал Есенин. — Не поделили доходы. Когда я служил санитаром в Царском Селе, мы получали, как по телеграфу, сообщения о том, что выкамаривал Гришка. Шепотом передавали друг другу солдатские анекдоты о Гришке и царице. Что скрывать? Санитары, как и я, грешный, укрывались от фронта. Нам эта война за веру, за царя поперек горла встала! А меня все тянули на оды царю. Вслух мы пели: «Боже, царя храни», а про себя: «Боже, царя хорони».
91
Бывший иер. Илиодор, Сергей Труфанов. «Святой черт», М., 1917
— Значит, из тебя Державина не вышло? — спросил Пильняк.
— Да я не чуял, как унести ноги из этого логова! А что Державин? У него есть четверостишие «На птичку». Словно написано о моем положении в Федоровском городке. — И он в полный голос прочитал:
Поймали птичку голосистуИ ну сжимать ее рукой;Пищит бедняжка вместо свисту,А ей твердят: «Пой, птичка, пой!»— Ты солдатские анекдоты помнишь? — поинтересовался Борис Андреевич. Утверждая, Есенин кивнул головой. — Расскажи хоть один!
Сергей рассказал. Пильняк так хохотал, что его очки свалились на стол…
Пишу я эти строки и невольно вспоминаю, как московский литературовед П. Юшин в своей книге черным по белому напечатал:
…«Дезертировав из армии, принявшей присягу на верность Керенскому, Есенин после Октябрьской революции вновь оказался в Царском Селе, когда там не было уже ни царя, ни царицы, но группировались и готовили монархический переворот верные царю слуги. 14 декабря (по старому стилю) поэт (Есенин. — М. Р.) принимает в Царском Селе в Федоровском государевом соборе клятвенное обещание на верность царю». [92]
92
П. Юшин. Поэзия Сергея Есенина. Изд-во МГУ, 1966, стр. 227
Читаешь это и, честное слово, глазам не веришь! А далее еще удивительней:
«Таким образом царистские настроения поэта выражались не в одних лишь стихах, посвященных царевнам, но принимали и более определенные и решительные формы, как раз в то время, когда все яснее становился характер совершившейся революции». [93]
Более того, Юшин пишет, что «полемика между
93
Там же
94
Там же, стр. 236
Одним словом, «антимонархист» Клюев противопоставляется «монархисту» Есенину!
Может быть, Сергею так вольготно жилось в Федоровском городке, что его «купили»? Вот что рассказывает друг Есенина Михаил Мурашов о жилище Сергея в городке:
«Начал разглядывать комнату. Окна под потолком без решеток. Это не острог, а такой стиль постройки для слуг. Мрачная продолговатая комната. В ней четыре койки, покрытые солдатскими одеялами. Койка Есенина была справа под окном. У койки небольшой столик и табурет. В головах койки чернела дощечка, на которой выведено мелом неровным почерком: «Сергей Есенин».
Спрашиваю:
— Что же это — казарма?
— Почти!
Напоминаю о «Трофейной комиссии»;
— Променял ворону на ястреба.
— Не говори, — коротко ответил Есенин и принялся угощать дешевыми папиросами». [95]
95
Сергей Александрович Есенин. Госиздат, 1926, стр. 57
Конечно, в таких условиях Сергей мало писал. Но содержание одного стихотворения, сатирического, Мурашев запомнил: «Во сне к Ломану приходит Пушкин и говорит:
«Вот я русский поэт, ты меня звал?». Полковник спрашивает: «Что ты делаешь?» Поэт отвечает: «Стихи пишу». Полковник Ломан читает ему нотацию и посылает его в лазарет выносить урыльники».
… В общем, в Царском Селе не жизнь была у Есенина, а разлюли-малина!
А кто же устроил его на службу в лазарет, верней, лазареты (солдатский и офицерский) в Царском Селе? «Антимонархист» Н. Клюев, который давно был знаком с полковником Д. Н. Ломаном, начальником лазаретов в Царском Селе.
Может быть, перед царскосельской службой были какие-нибудь предпосылки к верноподданнической «клятве» Сергея царю-батюшке?
В 1913–1914 году Есенин работал в типографии Товарищества И. Д. Сытина на Пятницкой, состоял в подпольном рабочем кружке, распространял прокламации, принимал участие в политической забастовке, подписал письмо против меньшевиков, которые настаивали на ликвидации подпольной социал-демократической партии. В письме рабочие требовали демократической республики, конфискации помещичьих земель, восьмичасового рабочего дня. Это письмо было адресовано членам 4-й Государственной думы Р. В. Малиновскому, который оказался провокатором. Он передал письмо в московское охранное отделение, и там в «Журнале наружного наблюдения» за № 575 с установкой на С. А. Есенина, проживающего по Строченовскому переулку, в доме № 24, квартире № 11, была дана поэту кличка «Набор», и филеры не спускали с него глаз.
Сергей пишет своему другу юности Г. А. Панфилову:
«Ведь я же писал тебе: перемени конверты и почерка. За мной следят, и еще совсем недавно был обыск у меня на квартире… Письма мои кто-то читает, но с большой аккуратностью, не разрывая конверта… Я зарегистрирован в числе всех профессионалистов». [96]
Среди рабочих типографии, среди подпольщиков шли аресты. Есенин ждал такой же участи. Гражданская, жена Сергея Анна Романовна Изряднова, которая работала в той же типографии, рассказывала, что опасно было не только отдавать по назначению прокламации, расклеивать их, но и трудно было выносить на улицу. При выходе из типографии стояли сторожа, городовые, филеры, они грубо обыскивали рабочих. Есенин придумал хитрую уловку: идет жена или экономка инженера, бухгалтера из типографской лавки, несет корзинку. Есенин тут как тут: «Разрешите донести!» Женщина рада избавиться от ноши, отдает. Сергей улучит момент и положит прокламации поглубже в корзину или сумку. А перед воротами скажет:
96
С. Есенин. Собр. соч., т. 5, стр. 104 и 108