Все, что шевелится
Шрифт:
Такая дак такая, решила она по молодости. Ей тогда всё нипочем было. Не будет деток, в одиночку порезвлюсь вволюшку – так себе жизнь определила. Пока обоз ещё не потеряли, она ни одному бойцу не отказывала, хоть хромому, хоть кривому, если тот на часок к их обозной команде прибивался. Бывали иногда славные денёчки, ох, вспомнить приятно… Привезут, случалось, команду раненых. Уж как они, бабы, ухаживали-выхаживали. Уж как любили, как миловали. Которые калеки, на лошади ездить не могли (ноги нет), стрелять не могли – безрукие или ослепшие, – те при обозе оставались.
А потом вовсе худое случилось: отстал обоз от армии, потеряли его вояки и забыли. И никому стали не нужны тысячи женщин – молодых, красивых. Уж бабоньки и разведчиц во все края отправляли, а разведчицы возвращались ни с чем – мол, на много суток пути ни единого человечка не встретили – либо вообще не возвращались, это даже чаще. Вот и гадай: встретили они там женихов и теперь милуются, обо всём позабывши, или приняли смерть мучительную? Вдруг напоролись на зверя лютого или рогатые память отшибли? Поди проверь…
Повезло в конце концов. Тому же Сотону спасибо, отыскал бабочек. Он в отряде за проводника был – мужиков прямиком к озеру вывел, великая ему за то благодарность. Но сынка ему Булган не отдаст, не для того рожала, муки терпела, ночей не спала, когда болел Джорик.
– Сынок, а сынок, – тихонько позвала она…
ГЛАВА 8
Краснобровая поляна, Тункинская котловина
Бей в глаз, не порти шкуру.
Сынок и вправду возлежал на поляне с женой возлюбленной. Они только что опробовали первый таёжный способ, который пришёл неистовой Другмо в голову, когда увидела у встреченных охотников из племени мужа медвежий капкан. Так и назвала новую позицию «медвежий капкан». Рассказала супругу, тот загорелся:
– Давай сразу и попробуем.
Получилось не сразу. Зато уж когда пошло…
Сейчас Гессер и супруга отдыхали лёжа на спине и глядя из-под навеса в чёрное звёздное небо. Небосклон чертили метеориты, сброшенные Яшил Саганом просто так – от скуки. Никуда и ни в кого он не целился, просто швырял и смотрел на красивый огненный след. Так порой сидит охотник на берегу и бросает в воду камешки, зря рыбу пугает, но про то не думает, любуется кругами по воде.
Вдали что-то громыхнуло, и горизонт слабо окрасился. И ещё раз, и ещё. Джору почему-то подумал, что это средний брат Хохосо очиром балуется, громом гремит. Они с Яшей дразнили громовержца смешной кличкой Очирвани, что значит «вырви глаз». Хохосо не нравилось, и он пытался поколотить братьев. Иногда и поколачивал: бросит очир, тот всегда в цель попадает, а уж больно…
О чём это я? – удивился молодожён. Какой Яшил, какой Хохосо? Что за мысли дурацкие в голову лезут? Заснул. Почему же проснулся? Услышал какой-то звук.
Гессер прислушался. Посторонний звук точно был – тонкий-тонкий. Так это же колокольчик звенит, догадался парень. Тот самый, который на шее Огонька привязан. Но почему? Вчера не звенел, позавчера не звенел,
Гессер подпрыгнул с упругого ложа из пихтовых лап и душистых таёжных трав и опрометью бросился на тревожный звонок. Подбежал к коню, который мирно пасся и никакой тревоги не выказывал, слава Батюшке! Хозяин облегчённо вздохнул и обнял Огонька за шею. Чмокнул в ноздри и вдруг услышал шёпот:
– Сынок, сынулечка…
Этот голос Джору узнал бы из тьмы других – Булагат, маменька!
– Мама, ты где? – растерянно спросил он, пристально оглядывая непроглядную таёжную темноту.
– Джору, ты меня услышал, вот умничка.
– Маменька, слышу тебя хорошо. Ты где?
– Я в Юртауне, в твоём родовом жилище. Джорик!
– Чего, мама?
– Джорик, сынок, тебе грозит страшная опасность.
– Неужели дядя Сотон слопал мои любимые просяные лепёшки с мёдом?
– Как всегда шутишь, озорник? Ой, Джорик, как я соскучилась. Как хочу тебя обнять и прижать к груди… Ладно, это потом! А сейчас слушай внимательно…
Гессер слушал, а сам шарил глазами, стараясь отыскать источник маминого голоса. Отсюда звучит или отсюда? Ага, вот же! Голос шёл из серебряного колокольчика, услышать его можно было, только склонившись к шее коня. Чудеса!
– Я подслушала разговор Сотона и старого тройника Забадая, помнишь такого?
– Забадая? Прекрасно помню. Сегодня встретил и сразу вспомнил. Мы с его дочкой Цыцик играли в свадьбу, в целителя, в ползуны-рогатые. И что, мама, она замуж вышла?
– Замуж-то вышла, родила уж, но я совсем о другом. Сотон Забадая уговаривает, чтобы тот созвал свою боевую тройку – Сордона и Долбона.
– Ну и пусть ветераны соберутся, тряхнут стариной, старое помянут, минувшие дни и битвы, где раньше сражались они. Милое дело!
– Не милое дело, а чёрный заговор. Сотон просит, чтобы боевая тройка нынешней же ночью… А вы, кстати, сынок, где с красавицей женой сейчас милуетесь? В каком углу Мундарги?
– Колокольчик, мама, речь хорошо передаёт, внятно, только ничего не показывает. Мы на Краснобровой поляне.
– Какой колокольчик? – удивилась Булган.
– Твой голос звучит из серебряного колокольчика, который висит на шее моего коня Огонька. А мой голос слышен откуда?
– Доносится прямо у меня в голове. Ага, Сотон вернулся, ко мне под одеяло лезет! Разговор кончаю! Сотончик! Как твои бубенчики? Вот они – динь-динь! А колокольчик? Ма-аленький, вя-аленький! Дай-ка я его… – Слова эти явно предназначались мужчине, взошедшему на ложе к женщине, а вовсе не любимому чаду; хорошему сыну подслушивать такие речи не полагается.