Все что угодно
Шрифт:
– Не надо, не надо, дружок, - слабо протестовала старуха.
– Благодарю вас...
Голос был приятный - старческий, но чистый и легкий. Она чуть-чуть грассировала, и оттого в речи слышался непонятный какой-то акцент.
– Вы ушиблись. Может быть - такси?
– предложил он, но старуха замахала узкой ладонью в светлой перчатке.
– Нет, нет. Боже сохрани. Этого не нужно! Да мне и идти-то пустяки.
– Тогда я провожу вас, - решил он и крепко взял ее под локоть.
Дошли они быстро. По дороге старуха молчала, сосредоточенно глядя под ноги. А метель вдруг кончилась. Редкие тонкие снежинки вспыхивали в воздухе и тут
– Нам сюда. Прошу вас, - голос старухи звучал теперь торжественно и церемонно.
– Прошу вас, - настойчиво повторила она.
Они стояли перед тяжелой резной дверью старинного трехэтажного особняка. Окна второго этажа, три... нет четыре окна были освещены, снег у подъезда - утоптан, от ворот на улицу вели две узкие колеи. А вон и следы лошадиных подков, совсем недавние. Редко теперь такое встретишь, забавная какая улица, забавная старуха, интересный дом.
– Благодарю вас, зайду с удовольствием, - ответил Сергей и низко поклонился. И даже вроде шаркнул ногой.
"Что это я? Точно в спектакле. Конформист..." - мелькнуло в голове. Они уже поднялись по широкой, плохо освещенной лестнице. Старуха позвонила. Хрипловатое звяканье колокольчика послышалось за дверью, потом - быстрые шаги.
– Ах, Аглая Николаевна, наконец-то!
– розовая девушка в белом переднике и с кружевом на темных волосах снимала со старухи пальто.
– Помоги гостю, Наташа, - голос старухи стал низким и властным.
– Я сам, спасибо, что вы!
– но Наташа уже была тут как тут, приняла куртку, шарф и шапку положила на столик возле большого зеркала. В этом зеркале Сергей увидел себя, в этом дурацком свитере и джинсах, с покрасневшим носом и растрепанными волосами. А рядом, за плечом... Нет, она не превратилась в сказочную принцессу, в молодую красавицу, хотя, наверное, он и этому бы не удивился, она осталась старухой, блестели сединой волосы, морщина между бровей разрезала лоб. Но осанка! Но гордое это лицо, нос с горбинкой, прямая высокая шея!..
Старуха поймала в зеркале его взгляд и улыбнулась. Почти незаметно, только брови чуть дрогнули. Тонкой, совсем еще белой рукой поправила она волосы, сверкнула у ворота блестящая брошь.
"Платье-то. Как на картинах старых мастеров", - подумал Сергей и разозлился на себя за банальность.
Старуха опять взяла его под руку, из коридора они шагнули в комнату, и тут уж он не знал, чему удивляться, на что смотреть, что вообще думать обо всем об этом.
Слабо шевелились желтоватые язычки свечей. Человек в ливрее с галунами на цыпочках двигался от одного канделябра к другому, снимал щипцами нагар. Над креслами с расшитой обивкой, с золочеными ножками, около маленьких столиков, около громадных китайских ваз с живыми розами - голоса, звуки рояля из-за стены, какие-то фразы... по-французски, что ли... улыбки, руки в блестящих перстнях, белые чьи-то плечи, страусовые перья веера. Он вслушался. Странно - оказывается, он понимал все, что они говорили, хотя и не знал никогда французского. Совсем молоденькая девушка у окна... какая красавица!.. рассказывает лысому старичку, высовывающемуся из кресла, точно из гнезда, как она поскользнулась на уроке танцев у Жоржа и... Она смеется, и старичок, покивав острой, птичьей головкой, тут же принимается что-то бормотать
А другой старик - в черном фраке со звездой, к нему обращаются почтительно "ваше превосходительство" - вполголоса беседует о чем-то с молодым офицером... Постой, постой... Ну, конечно, это гусарский мундир на нем. Или - драгунский? Только и знаю, что гусар или драгун! Серость. Наверное, все же гусарский, вон и усы у него, как у гусара.
– Какое, право, мальчишество! Безрассудство!
– низким, взволнованным голосом говорил старик со звездой.
– Имей в виду: твоя выходка может иметь самые дурные последствия.
– Я дал слово и буду там завтра, - тихо ответил юноша.
– Но зачем? Имей в виду, тебе придется оставить полк. Карьере твоей конец, ты подумал об этом?
– Я дал слово.
– Это я слышал. Ну, что ж... Ты поступил глупо, давая слово, а теперь собираешься сделать еще одну глупость. Не понимаю... Что тебе господин Добролюбов? Почему ради этого... сомнительного... литератора ты собираешься поставить под удар всю свою жизнь?
– Завтра...
– Это ты уже мне объяснил: завтра двадцать пять лет со дня его смерти. Прекрасно. Ну и что? Ты-то здесь при чем?!
– Я обещал...
– Кому?! Зачем?! Я не помню, чтобы ты так уж часто навещал могилу собственного отца, а вот на могилу этого молодого человека, где завтра соберется всякий сброд...
– Это - мои друзья, и я прошу вас не говорить так о них.
– Дело не в них, их я, слава богу, не имею чести знать. Но ты! Ты офицер, дворянин. Ты что, разделяешь убеждения этого Добролюбова? Сомневаюсь. Думаю даже, что ты не имеешь понятия, в чем они состоят.
– Я уважаю всякого, кто имеет хоть какие-то убеждения.
– Весьма похвально. Только стоит ли ради этого губить жизнь?
– Я дал слово, - опять повторил гусар. Впрочем, может быть, никакой он и не гусар вовсе, а только молодец парень, и лицо симпатичное, открытое и твердое, а ведь мальчишка еще совсем.
За стеной чей-то голос запел очень знакомый романс, сегодня утром Сергей его слышал по радио, но названия не помнил.
– Ах, как поет...
– вздохнул маленький старичок в кресле и потянулся за шампанским - лакей застыл перед ним с подносом.
"Шампанское... Опять шампанское... Мне нельзя. А, была не была!"
В комнате стало неожиданно тихо. Сергей оглянулся. Все замерли с поднятыми бокалами.
Сергей пил маленькими глотками, пил почему-то жадно, будто горло пересохло, пил до конца, до самого дна. И выпив, не смел поднять глаз, точно сделал сейчас нечто нелепое или смешное.
– Что это с вами, мой милый?
– услышал он рядом старухин голос. Она коснулась прохладной рукой его щеки. В комнате снова звучали голоса. А голова кружилась, и Сергей плохо уже понимал, кто говорит, о чем.
Он подошел к окну и отодвинул белую шелковую портьеру. На улице опять мело. Даже домов на той стороне не было видно, только снег да темнота. И вдруг - какой-то свет. Он вгляделся - будто карета в две лошади с фонарями и лакеем на запятках мелькнула мимо окон да и пропала.
Он уже ничего Не пытался себе представить, не старался понять. Он почувствовал внезапно, что очень устал, что больше ничего не произойдет и пора.
Старуха не удерживала. Она молчала, когда в коридоре он поцеловал ей руку. Только наклонилась и сухими губами прикоснулась к его лбу.