Все цвета любви

Бернард Каролин

Фрида забеспокоилась и снова подумала о том, что же все-таки изменилось в отношении Диего к ней. Теперь он смотрел на нее отстраненно, будто видел впервые. Фрида невольно чувствовала, что Диего ускользает от нее. Зная, что не сможет заснуть, она отправилась в студию. Может, если выплеснуть свои страхи на холст, станет легче?

На следующий день она нежилась в саду на солнце, держа на коленях маленькую лысую собачку Ксочитль, названную по имени тольтекской царицы. Ксочитль — так саму Фриду ласково назвал Ник… Заслышав топанье грубых рабочих ботинок, Фрида подняла глаза: передней стоял Диего, и его напряженная поза насторожила ее.

— Что ты здесь делаешь? Разве тебе не нужно работать? — спросила она.

Он согнал собаку с колен жены и сел рядом.

—

Фрида, нам нужно поговорить. Я думал об этом какое-то время.

«Значит, я все-таки была права», — мелькнуло у нее в голове, и все терзания прошлой ночи в тот же миг вернулись. Она попыталась снова подозвать Ксочитль, но Диего разозлился.

— Не надо, Фрида, — бросил он, хватая жену за руку.

Она взглянула на него. Немного помолчав, Ривера продолжил:

— Нам следует обозначить наш правовой статус и развестись. Но это ничего не изменит в наших отношениях.

Фрида чуть было не засмеялась, так как сначала решила, что он шутит, но по глазам мужа поняла, что он говорит вполне серьезно.

— Значит, ты хочешь…

— Я хочу развестись с тобой.

Фрида смотрела на него, ничего не понимая. Она смирилась с его любовницами, смирилась с тем, что из отношений ушла романтика. Но Диего все еще любит ее, они пара. И теперь он собирается лишить ее и этого? Фриду охватила паника, сердце затрепетало. Чтобы успокоиться, она зажгла сигарету, глубоко затянулась и спросила:

— Кто на сей раз? Все эти женщины не стоят и твоего мизинца. Меня оскорбляет, что ты растрачиваешь себя на всяких тощих дур, когда у тебя есть я. Или речь о Полетт? Ее популярность вскружила тебе голову? — Теперь Фрида уже почти кричала. — Или ты снова взялся за мою сестру? Я больше не устраиваю тебя как женщина? Между нами все кончено, да, Диего Ривера?

Диего слушал ее не перебивая, а потом сказал:

— Фрида, дело не в другой женщине.

— И ты ожидаешь, что я тебе поверю?

Он выхватил у нее сигарету и отшвырнул в сторону, затем взял ее за руки и крепко сжал.

— Ради нас и, прежде всего, ради твоего же блага нам нужно развестись. Ты знаменитая художница и вскоре еще больше прославишься. Вот что должно иметь для тебя значение. Я тут только мешаю. Люди видят в тебе мою жену, а не художницу. И ты слишком много времени тратишь на меня, а не на работу. Пожалуйста, подумай об этом.

Она вскочила.

— Предлагаешь мне подумать? Значит, у меня есть выбор?

Диего покачал головой:

— Нет. — Он глубоко вздохнул и поднялся.

— Тогда зачем мне думать? Чтобы убедиться в твоей правоте? Или в том, что опять все зависит от тебя?

Диего грустно улыбнулся и пошел к дому.

В приступе ярости Фрида схватила один из цветочных горшков и швырнула вслед мужу. Горшок просвистел мимо уха Диего и разбился о стену его крыла. Собака в страхе отпрыгнула, завыла и бросилась наутек.

Фриде даже не с кем было поговорить о своей душевной боли. Она никуда не выходила, потому что всюду встречала лишь общих друзей, которые уже обо всем знали. Весть о предстоящем разводе даже попала в газетные разделы сплетен. Диего сообщил репортеру, что они живут порознь уже пять месяцев, и повторил слова, сказанные Фриде: что развод пойдет на пользу ее жизни и карьере. Она злобно скомкала газету. Какая чудовищная ложь! Как будто развод затеян ради ее же блага, а Диего выступает в роли страдальца. Как будто Фрида сама настояла на разводе. И как это они живут порознь? Разве у них не общий дом?

— Ради моего же блага? — восклицала она. — А с каких пор ради блага женщины любимый муж ее бросает?

В дверь постучали. Это был репортер из местной газеты, который хотел расспросить Фриду о разводе.

— Диего вам уже все сказал. Мы живем порознь уже пять месяцев и решили разойтись после моего возвращения из Нью-Йорка и Парижа.

С этими словами она захлопнула дверь перед носом репортера.

Глава 26

Фрида сделала глубокую затяжку, выпустила дым и задумчиво проследила, как его струйки смешиваются с крошечными

пылинками, танцующими в солнечных лучах, которые проникали сквозь окна в ее студию, заливая все вокруг позолотой. Последние несколько часов она провела здесь в полном одиночестве, погруженная в свои мысли. Она аккуратно расставила по размеру баночки для краски на старом верстаке, подаренном Диего. Кисти были вымыты, сотни восковых мелков убраны в тяжелый деревянный ящик. Она выбросила все увядшие цветы и принесла из сада свежие, тщательно подобрав сочетания оттенков. Ее взгляд упал на один из старых разрисованных гипсовых корсетов, стоявший у стены. У нее вырвался невольный стон. Это который по счету? Двенадцатый или двадцатый? И сколько их будет еще? Прямо сейчас на ней был кожаный корсет, намного удобнее гипсового, но в жару даже он превращался в настоящее орудие пытки. Фрида вздохнула, подумав о том, что корсеты являются неотъемлемой частью ее жизни. Как живопись, как Диего, как Мексика. Солнечный луч упал на один из ее ранних автопортретов, еще не нашедший покупателя. На картине художница была изображена в восхитительном нефритовом ожерелье, которое часто надевала. Взглянув на картину, Фрида инстинктивно подняла руку к шее, нащупав продолговатый камешек длиной с палец. Она посмотрелась в зеркало, и бусина напомнила ей застежку на ошейниках рабов. Вздрогнув, Фрида отдернула руку, но мысль занозой засела в голове. В голове всплыли все те автопортреты, на которых она была в ацтекских украшениях. Теперь Фриде казалось, что они впиваются ей в горло, как ожерелье из терна или колючей проволоки, не давая дышать. Она обернула одну из своих длинных черных кос вокруг шеи, чтобы повторить ощущение задушенности. И внезапно осознала, что последние несколько часов вынашивала образ для новой картины. Автопортрет с терновым ожерельем, шипы которого до крови впиваются в шею. Поверх него — черная колибри с распростертыми крыльями. Картина должна была выразить нынешние чувства Фриды, после того как ее оставили сначала Ник, а потом Диего.

Быстрее, пока образ в голове не исчез! Она схватила лист бумаги, немного подумала и потянулась за углем, чтобы сделать набросок, пока вдохновение не ушло.

На следующее утро она сразу же отправилась в студию, разминая по пути пальцы и потягиваясь. Мольберт уже ожидал ее. Художница отрегулировала его так, чтобы свет падал под нужным углом, а затем умелыми движениями смешала краски и перенесла эскиз, сделанный накануне вечером, на холст. С каждым штрихом она чувствовала, как к ней возвращается сила. Вдруг стало легче дышать. Из груди вырвался облегченный вздох. Фрида рисовала уже час или два, когда ее внимание привлек шорох. Это была одна из ее кошек. Питомица обошла студию, высоко задрав хвост, а затем взобралась на освещенное солнцем кресло и уставилась на хозяйку широко расставленными глазами.

— Тебе нравится, как тут тихо и мирно? — спросила кошку Фрида.

Животное смотрело на нее не мигая.

— Так, посиди-ка еще, — попросила Фрида, подбирая нужную кисть. Ей пришло в голову поместить кошку на картину. Она будет сидеть на левом плече Фриды и смотреть на черную колибри, будто собирается на нее наброситься. На другом плече художница изобразила одну из своих обезьянок, играющую с терновой веткой, которая впивалась в шею хозяйки.

Да, теперь все правильно. Фрида любила окружать себя домашними животными и поэтому часто рисовала их. Она начала тихонько напевать себе под нос.

Когда дошло дело до самой сложной в эмоциональном отношении части, Фрида, немного подумав, взяла швейную иглу и вонзила ее в палец. Понаблюдав, как выступает и медленно стекает по коже кровь, она выдавила еще несколько капель прямо на холст, там, где шипы вонзались в шею. Но эта кровь служила всего лишь символом той боли, которую она ощущала. На холсте раны были не так глубоки, как в жизни, но картины помогали Фриде преодолеть настоящие травмы. И самый тяжелый удар, как и прежде, нанес Диего. Что изменится, когда они разведутся? Будет ли она видеть его хотя бы время от времени? Сможет ли говорить с ним? Ведь они всегда общались, даже живя порознь.