Все детали этого путешествия
Шрифт:
«Всё равно не понимаю. Честно говоря, меня охватил страх, я весь горел от корней волос до подошв. Это был ужас перед чудом, нечто нестерпимое для рассудка».
«Большего не могу вам объяснить, — ответил священник. — Да и то, что я сказал, — лишь предположение. Разве вы не знаете из Библии, что есть тайны, которые не вмещает ум человеческий? Смиритесь. И призадумайтесь о том, что удостоились видеть. Это, несомненно, знак, налагающий очень большую ответственность».
Я и предположить не мог, что смогу забыть о таком непостижимом случае и вспомню о нём лишь в
«Вот она, деталь этого путешествия, — думал я, глядя в окно на черноту египетской ночи. — К чему она?»
Фары автобуса высветили усталую кавалькаду туристов на ишаках, возвращавшихся в Луксор. Толстяк в пробковом шлеме с тупой невозмутимостью продолжал сосать свою трубку.
«Ну как его прошибить, этот мир мирового мещанства? — думал я. — Ведь именно на него, на средний уровень, ориентируются экономика, промышленность, торговля. Во всех странах. На всех материках. Литература, искусство — всё на потребу обывателям, людям, которые и не пытаются разгадать тайну жизни, не чувствуют себя её соучастниками. А значит, мертвы. Пока они мертвы, будут равнодушно опустошать недра, сводить леса, превращать реки и моря в отстойники нечистот. Как оживить этих ходячих мертвецов? Как спасти их для жизни?»
Я чувствовал, что решение этого вопроса существует. Казалось, какая-то тонкая плёнка отделяет, не даёт прорваться уже готовому, ослепительно простому ответу.
Поздно ночью в луксорском отеле «Санта Мария» лежал в постели, откинув голову на длинный валик, и последнее, о чём успел перед сном подумать, было: «Летучая мышь у колоссов Мемнона, напомнившая о грузинском храме, и толстяк в пробковом шлеме — иероглифы жизни, которые, кажется, прочитал...»
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Со станции Холодная Речка до Сухуми я доехал на электричке. Шел пятый час вечера. От вокзала до Дома правительства Абхазской АССР, где помещалось Министерство лесного хозяйства, нужно было пройти половину города.
Много раз мне доводилось бывать здесь, и теперь, уверенно шагая по улицам со своей перекинутой через плечо сумкой, испытывал ощущение, будто вернулся в собственную юность.
Шестнадцатилетним школьником однажды, томимый жаждой путешествий, удрал из дому, добрался до Одессы. Оттуда, купив на последние рубли билет палубного пассажира, поплыл на пароходе «Победа» Черным морем в Сухуми. На палубе оказался в плотном окружении профессиональных нищих, которые перебирались на промысел в те же края.
Полуоборванные бродяги, они могли при случае и зарезать. С тех пор я хорошо запомнил, как победил страх, как прорвалось врождённое чувство жадного любопытства к людям, кем бы они ни были.
Предводителем нищих был старый еврей Соломон. «Хочешь, станцую тебе всю мою жизнь?» — спросил он, когда я простодушно рассказал о том, что в Сухуми на Почтамте меня должен ждать денежный перевод от родителей.
Именно тогда, на ночной палубе, освещённой косым светом мачтового прожектора, я убедился в поразительных возможностях танца, увидел целую поэму горестной человеческой
И это была не просто история одного человека, а история всего народа — униженного, гонимого. Но вечного.
По прибытии в Сухуми вся орава нищих, возглавляемая Соломоном, почтительно дожидалась у Почтамта, пока я получал деньги, а потом повела на базар, где мы приобрели три литровые бутылки огненной чачи и кулёк персиков на закуску.
Для полного блаженства местом распития был избран кинотеатр под открытым небом. При свете первых звёзд компания, передавая друг другу бутылки, с энтузиазмом предавалась просмотру английской комедии «Джордж из «Динки-джазаІ», а под конец свалилась на землю между рядами стульев и уснула.
Сейчас, идя по Сухуми, я с улыбкой вспоминал, как пробудился в полном одиночестве и тотчас полез в карман, убеждённый, что деньги, оставшиеся на обратный билет в Москву, исчезли. Но они были целы.
Я не чувствовал своего возраста, разницы лет. И теперь, входя в подъезд Дома правительства, взбегая по ступенькам лестницы на второй этаж, где помещалось министерство, ощущал себя все тем же шестнадцатилетним Артуром, готовым к любым неожиданностям, авантюрам. Всё время помнил о задании Йовайши — найти клад, зарытый Семеновым. И вот конечная, и главная, цель командировки приблизилась. Я был в Сухуми.
— Извините, все уже разошлись по домам, — объяснил единственный сотрудник министерства, молодой парень, встретившийся в коридоре. — У нас штат всего четырнадцать человек, включая министра. Что ж вы не позвонили заранее? Мы бы забронировали вам номер. Где вы хотите остановиться?
— Если можно, в гостинице «Абхазия». В своё время я прожил в ней целую зиму.
— Она на ремонте. Хотя давайте попробуем. У меня там знакомая администраторша.
К моему удивлению, сотрудник по фамилии Гогуа надел тёплую зимнюю дублёнку и меховую шапку.
— Вам не жарко? — спросил я, когда мы вышли на улицу. — Сейчас, наверное, градусов восемнадцать...
— Конец октября, осень, — важно ответствовал Гогуа. — На Чукотке уже мороз.
Да, Гогуа был типичным представителем этого города, где высшим шиком было похвастаться новой богатой одеждой, все устремления сугубо материальны, а главной целью любого парня — жениться на москвичке.
По дороге к гостинице Гогуа неоднократно встречал знакомых, останавливался посреди тротуара, подолгу говорил с ними.
— Нужные люди, понимаете. Надо поприветствовать, иначе обидятся.
Пока он беседовал с очередным знакомым — одутловатым, страдающим одышкой толстяком в тесном джинсовом костюме, я увидел на уличном лотке фрукты, купил целлофановый пакет коричневых груш бэра, бросил в сумку.
Наконец подошли к белому округлому зданию гостиницы «Абхазия», стоящему на приморской набережной. Все вокруг было перекопано. Внутри, в пустом вестибюле высились помосты для маляров.
— Дайте ваше командировочное удостоверение, паспорт и обождите, — сказал Гогуа, направляясь к стеклянной загородке, за которой сидела администраторша.