Все девочки взрослеют
Шрифт:
Макси протянула мне платок — отглаженный до хруста льняной квадратик. Я вытерла лицо, расправила фартук и вернулась на кухню. У обочины стоял «универсал» с включенными поворотниками. Со стороны водителя маячил Брюс Губерман.
— О господи, — пробормотала я. — Губерман.
— Это он? — прошептала Макси, глядя на машину. Она подозвала Саманту, та сощурилась и тоже уставилась на Брюса.
— Прогнать его? — предложила Сэм.
— Нет, — остановила я.
Внезапно мне пришла в голову ужасная мысль.
— О боже! А вдруг он считает, что я готова
Я засмеялась. Пассажирская дверца распахнулась. Из машины вышла Эмили, изящная как куколка. Она открыла заднюю дверцу и выудила одного из сыновей. Я впилась ногтями в ладони.
— Сейчас разберусь! — Саманта шагнула к двери.
— Нет. Не стоит, все нормально, — заверила я. — Они приехали к Джой.
Я наблюдала, как Брюс берет жену под локоть и ведет к крыльцу. Или тащит? Хотя, может, мне показалось. Я заставила себя подойти и поприветствовать их.
— Кэнни, — кивнул он.
— Брюс, — отозвалась я.
— Мне жаль.
— Жаль, — повторила я как попугай.
Эмили отлепилась от Брюса.
— Я очень сочувствую тебе, — тихо сказала она. — Мальчики!
Эмили наклонилась. С ее ростом это было нетрудно. Старший мальчик убрал видеоигру в карман, а младший, вылитый Брюс, посмотрел на меня и произнес:
— Мне жаль.
Два маленьких мальчика. Два идеальных мальчика. Ах, Питер. У меня снова перехватило дыхание, но я сумела ответить:
— Джой в саду.
Я вытерла глаза и шагнула в сторону, пропуская их.
Через три дня я заставила себя прослушать сорок семь сообщений на автоответчике. Я сидела в гостиной с бокалом вина, закутавшись в голубой халат Питера. Фразы текли мимо. «Мы ужасно расстроились… какой кошмар… чем можем помочь?» Я промокнула слезы. Днем еще ничего, но ночи просто ужасны. Все время вижу его — вот что страшно. Питер выходит из душа с полотенцем на бедрах. Поднимается по лестнице с газетой. Срывает нагретый солнцем помидор с лозы на заднем дворе, режет, солит и протягивает мне половинку. Стоит перед открытым холодильником, словно надеясь, что его содержимое волшебным образом изменится. «Не убирай мое масло», — бросаю я, проходя мимо. Он смотрит на масло, которое я оставила на стойке, и говорит: «Если ты хочешь, чтобы мы умерли от ботулизма, не стану тебе мешать».
«Вернись. Не оставляй меня. Не покидай Джой. Вернись к нам. Вернись домой», — мысленно молю я. Иногда успеваю сказать ему слово или два. Потом он исчезает.
«Если что-нибудь нужно… если мы можем помочь…» Я записываю имена и номера одной из ручек Питера с символикой Филадельфийского университета. Почерк кажется незнакомым, словно руки чужие.
Сорок второе сообщение оставила женщина с высоким приятным голосом.
— Привет, ребята! — весело воскликнула она.
«Наверное, не в курсе», — решила я.
Как и авторы сообщений двадцать два и тридцать (в одном парень хотел продать «Питеру Крушел… Крушла… в общем, хозяину дома» подписку на «Икзэминер», в другом робот спросил, не желаем ли мы застраховать автомобиль в другой компании).
— Это Бетси!
Я
— Слушайте, — продолжала она, — знаю, что нельзя было делать домашний тест. Это неофициально, пока ваш врач не подтвердит, но…
Бетси выдержала паузу. Я затаила дыхание, глядя на стену и вцепившись в ручку и блокнот. «О да, — думала я. — О нет». Я покосилась в сторону. Питер сидел за моим столом и улыбался. «Подожди, — прошептала я, когда он повернулся к окну. — Ради бога, подожди…»
— Поздравляю, мама и папа! — радостно крикнула Бетси.
38
— С первого раза не всегда получается, — заметила мать.
Я снисходительно посмотрела на нее.
— Ты подсадила женщине оплодотворенный эмбрион, и теперь удивляешься, что она беременна? В вашей школе давали уроки сексуальной культуры?
— Ну, если так рассуждать, — пробормотала мать и провела руками по волосам.
Каждое утро мама приводила себя в порядок с большим трудом. Она была нормально одета, но поверх всего красовался папин махровый халат. Дома мама отказывалась из него вылезать. Мне хотелось плакать, когда я видела, как она шаркает по коридору — руки в карманах, подол волочится по полу.
— Мы приготовились к трем попыткам, и только потом, если ничего не получится…
Она замолчала. На плите засвистел чайник. Мать не обратила внимания. Через минуту я встала, налила кипящую воду в кружку и подала ей вместе с сахарницей и кувшином молока. Молоко у нас почти закончилось. «Молоко», — написала я в блокноте на холодильнике. Почерком отца в нем было выведено: «крекеры» и «шампунь». Интересно, эта страница будет висеть вечно? Или однажды я приду домой из школы и увижу, что ее больше нет?
Я налила себе сок и села за стол напротив матери. Мокрые волосы я собрала в хвост; слуховой аппарат был на месте. Я стала носить его постоянно. Не хотела еще что-нибудь пропустить.
— И что нам делать? Если мы не возьмем ребенка, Бетси сохранит его?
— Я не… в смысле, мы не можем… ну, это же ребенок, — начала мать. — Это не платье. Его нельзя вернуть или оставить в магазине.
Я кивнула, потягивая сок и наблюдая за ней.
— Но в этом деле нужна уверенность, — добавила она. — Это очень важно. Ребенок. Нужна уверенность. Ребенок — это навсегда, понимаешь?
— Навсегда, — согласилась я.
Пар из чашки поднимался к ее лицу. Мать вытерла лоб ладонью. Под ее глазами были фиолетовые круги, в уголках прорезались морщинки, которых я прежде не замечала.
Минуту я сидела и ждала продолжения, но его не последовало. Тогда я открыла чистую страницу в списке покупок. «Бутылочки, — дополнила я. — Слюнявчики. Одеяло. Кроватка».
— Мою старую кроватку еще не выкинули?
— Что? Ах да. — Мать рассеянно кивнула. — Она в подвале. Я ничего… — Ее взгляд был устремлен поверх моей головы. — Ничего не выкинула. Не знаю почему. Не выкинула, вот и все.