Все девушки — невесты
Шрифт:
Ее пренебрежительное поведение меня покоробило — так себя даже в самых дрянных забегаловках с плохо вышколенной челядью не ведут. Убрав тарелку, я придвинула к ней пепельницу, стоявшую тут же на столе, и отвернулась к плите, готовя кофе. Руки были заняты, а уши свободны. Услышала, как Мирошник поинтересовалась, не желает ли Маргарита подработать у нее летом.
— Кем? Массажисткой? — прыснула дочка.
Элина Владиславовна, выпуская дым, задрала подбородок, и я, расставляя на столе кофейные пары, с удовлетворением отметила, что шея у нее сохранилась гораздо хуже лица. Прямо даже не требует искусственного старения,
— Ты не угадала, девочка. У меня, помимо мужского салона, много чего есть: бутики, фотостудия, модельное агентство…
— Неужели манекенщицей?! — не дала ей закончить Оксана.
— Не исключено, что манекенщицей! Впрочем, я точно не уверена, степень соответствия сможет определить только Глеб Колокольников — мой штатный фотохудожник. Надо пройти фотопробы, кастинг…
— Я согласна! — подпрыгнула на стуле резвая пампушка Петренко.
— А Рита нет, — поспешила я оградить ребенка. — Она серьезный человек, и…
— По-твоему, я не серьезный? — резко оборвала интриганка Элина.
Маргарита выразила полную с ней солидарность:
— Мам, не надо за меня решать, ладно?
Мирошник снова полезла в сумку, неторопливо вытянула изящную визитницу и раздала жертвам, попавшим на ее крючок, карточки. Я с большим сожалением оценила, насколько холеные и изнеженные у нее руки. Учитывая отсутствие домработницы и дурную привычку хлопотать по хозяйству без защитных резиновых перчаток, мне достичь подобного совершенства явно не светит!.. Словно в подтверждение этого умозаключения бриллиантовый луч разрезал воздух, очерчивая границу между Мирошник и мной. Девчонки глядели на кольцо не менее завороженно, чем я, — камень светился воплощенной чистой радостью. И почему все лучшее — мужчины и драгоценности — достается стервам?
— Позвоните по этому номеру в понедельник после двенадцати.
— Ночи? — невпопад уточнила Оксана.
— Разумеется, дня, ласточка. После двенадцати часов дня, — повторила Элина с расстановкой, как для непроходимых тупиц.
Девочки, допив свой кофе, заторопились в «Рок-Сити». Гарпия закурила вторую сигарету. Я занялась грязной посудой. Каждому — свое…
— Слушай, Померанцева, а чего мы с тобой тут сидим? — Гостья обвела кухню неприязненным взглядом, будто увидела впервые.
— А что тебе не нравится?
— Сегодня же пятница! Пятница-развратница, задирайте платьица! — Мирошник молниеносно приподняла мой подол и хлопнула бы по мягкому месту, если бы я вовремя не увернулась. Скорость реакции — великая вещь, она пригодилась мне уже вторично за сегодняшний невезучий день. Расхохотавшись звучно, подобно раскату грома, она предложила: — Поехали, дорогая, отрываться по клубам и ресторанам! Пора тебе немножко растрясти свое целомудрие.
— Но…
— Никаких но! Возражения не принимаются! Я знаю, что невозможно двадцать с лишним лет трахаться с одним и тем же мужиком — это противоестественно, удовлетворения не получаешь.
— Неправда, я так не считаю. — По инерции возразив, я вдруг поняла, что кривлю душой.
Невозможно двадцать лет жить с человеком, который нивелирует твою индивидуальность, размалывает ее в пух и прах. Невозможно заглядывать в рот мужчине, который обращается к тебе исключительно
— Действительно, Линка, поехали отрываться!
И не стала мыть посуду.
Глава 3
Софья. Искушение
Летом на закате бывает такой час… Нет, даже не час, а гораздо более короткий промежуток времени — может быть, всего несколько минут, за которые все преображается. Небо, облака, воздух, вода в реке становятся багряно-лиловыми, как дивные цветы, неописуемо прекрасными. Наверное, и на восходе случаются подобные изменения в природе… Почему я раньше их не замечала?! Никогда не видела прерывистой, подвижной, вымощенной жемчужно-розовыми бликами дорожки на Оби, по которой солнце соскальзывает за горизонт. Не фиксировала взгляд на пенных облаках, похожих на сливки, взбитые с малиновым сиропом. На эту пищу богов, поданную на перламутровом блюде небосвода…
Впрочем, где мне было глядеть на небо и землю, если я добровольно заперла себя в душных домашних стенах, под пожелтелым потолком, взывающим к кисти маляра?.. Закаты и восходы свершались где-то в другом измерении, пока я торопливой трусцой или рысью, вечно опаздывая, спешила в офис, чтобы весь светлый день просидеть перед компьютером. Занималась тем, что, в сущности, совершенно не важно и мне глубоко чуждо. Втиснулась в предельно узкие рамки и даже не подвергала сомнению, насколько это целесообразно. Не задумывалась над тем, хорошо мне в них или плохо… Но когда красная, как светило на закате, машина Мирошник взлетела на Димитровский мост, я физически ощутила, что вырвалась из заточения. Красота трех главных стихий — земли, воды и воздуха — высвободила мое сознание. И тело рвалось прочь из железного застенка авто.
— Линочка, останови здесь, пожалуйста, — попросила я на середине моста.
— Зачем?
— Мне очень надо… Хочу постоять на мосту…
— Хм, ну стой. — Она притормозила, но салон вместе со мной не покинула: достала мобильник и принялась кому-то названивать, постукивая ногтями по рулю.
Я подошла к парапету и взглядом вобрала в себя всю реку, втянула в легкие весь ее простор, и свежесть, и рыбный дух. Всматривалась в неповоротливые баржи, похожие на увеличившихся в размерах, спящих жуков-плавунцов, и в отражения огоньков на темнеющей воде. Воздух, как губка, напитывался ею, густел, и постепенно розовое, прозрачное марево поглотил мрак. День догорел.
— Скоро ты? — высунула голову из окошка Лина, почему-то сделавшаяся похожей на диковинную красную улитку с громоздким домиком на спине — из нее бы вышел потешный персонаж для анимации.
— Иду, — откликнулась я.
Машина устремилась в ночь. Быстро оставив позади мост, повернула направо, на Вокзальную магистраль, где Мирошник соизволила посвятить меня в свои планы:
— Заедем сначала в «Нью-Йорк таймс», там отвязно, — и вырулила на улицу Ленина.