Все девушки — невесты

Ульянина Ирина Николаевна

Зря переживали: заседание прошло очень быстро и крайне формально. Суровая тетка-судья зачитала исковое заявление: истец выставлял причиной развода несовместимость характеров и несходство жизненных приоритетов. Смешно…

Мамочка, выступавшая в роли ответчика, махом дала согласие на развод и попросила сменить фамилию Зарубина на девичью Померанцева… Я тоже не прочь сменить фамилию… Например, назваться Рудницкой. Маргарита Рудницкая — по-моему, звучит!..

Рассмотрение второго иска по разделу имущества перенесли на следующее заседание, назначенное на 15 июля.

Брак родителей объявили расторгнутым, после чего нас попросили очистить помещение, дожидаться в коридоре, пока будет готов протокол судебного решения. Пришлось томиться в духоте еще полчаса, подпирая унылые старые стены. Отвратительное заведение — суд. Люди в нем понурые и полы скрипучие… Я решила повеселить родственниц и торжественно изрекла: «Да здравствует советский суд, самый гуманный суд в мире!» Но у мамы с бабушкой отшибло чувство юмора.

На отца я старалась не смотреть, а все-таки заметила, что он вырядился, как на праздник, — в новый костюм со стальным отливом, и галстук повязал в тон к серенькой рубашке. В такую жару… Расфрантился на старости лет, как жених!.. Он теперь и есть жених. Впрочем, одежда ничего не меняла — все равно он выглядел не веселым, скорее потерянным, и держался от нас в сторонке, на безопасном расстоянии. Можно подумать, кинемся к нему с мольбами вернуться обратно!..

Наконец, секретарша вынесла и раздала родителям бумажки. Велела заплатить пошлины в Сбербанке, а за свидетельством о разводе обратиться в ЗАГС. Истец очнулся, решил проявить благородство:

— Сонечка, давай я сам за тебя заплачу.

Мама глянула на него не то с брезгливостью, не то с сожалением:

— Не стоит разбрасываться деньгами, Леонид. Деньги — это энергия, она тебе еще очень пригодится.

Кстати, меткое замечание…

— Тогда до свидания? — спросил он. И не получил ответа: никто из нас не жаждал с ним свидания.

На улице отца поджидал красный «пежо» Мирошник. Эта тварь курила опершись о капот и, завидев нас, ощерилась, как леопардиха, готовая к прыжку:

— Мои поздравления, Померанцева!.. Не спеши, не проходи мимо! Мне с тобой надо перекинуться парой слов.

Папаша юркнул в автомобиль без оглядки, а его пассия выпустила дым в нашу сторону и постучала ногтем по сигарете, сбивая пепел.

— Говори, Лина, я слушаю, — с достоинством, спокойно предложила мама.

— Нет, не здесь. Пошли, отойдем, разговор будет сугубо конфиденциальный.

Мама удалилась, а бабушка прошипела вслед Мирошник:

— Вырвать бы ей, заразе, ее рыжие бесстыжие патлы!

Мы с ней остановились возле забора, огораживающего двухэтажное облезлое здание суда. Вдоль него тянулись неряшливые верзилы тополя. По дороге громыхали трамваи — все, как на подбор, старые, разбитые. У наших ног резвились воробьишки, купаясь в разогретой пыли. Только им в этом унылом краю Западного жилмассива и было весело… Глядя на воробьев, баба Рая пробормотала:

— Птичка певчая не знает ни заботы, ни труда… — и неожиданно заплакала. Достав носовой платок, принялась сморкаться.

Я тоже сглатывала слезы. Хорошо хоть не успела накраситься, была

бы сейчас похожа на уродину… Впрочем, какая разница, как выглядишь, когда все рушится?.. Больше всего мне хотелось кинуться под трамвай…

Мимо нас на скорости промчался красный автомобиль, нагло обдав пылью из-под колес. У мамы, напротив, ноги заплетались — она приближалась к нам странной замедленной и шаткой походкой.

— Что, Сонюшка? Чего она тебе наплела? — кинулась к ней бабуля.

— Потом, мама, потом расскажу. Не могу!.. Давайте уже поскорее уберемся отсюда…

Каждому — свое. Одни катаются в иномарке, другие — в чадящем угарным газом муниципальном автобусе — миниатюрном Освенциме на колесах. Бабушке за ее страдальческую наружность уступили место у окна, она грузно плюхнулась в дерматиновое кресло и прижала платок ко рту, словно у нее болели передние зубы. Ответчица, стараясь сделаться незаметной, отвернулась к схеме движения четырнадцатого маршрута и пристально изучала ее всю дорогу. Меня подташнивало от давки и вони: автобус был переполнен, к бензиновому чаду примешивались омерзительные запахи пота, перегара, тухлятины. А может, меня тошнило от отвращения к миру…

С остановки баба Рая потянула нас в винно-водочный магазин «Крепость». И как мама ни отнекивалась, заставила ее купить бутылку кагора.

На лестничной клетке возле нашей двери толклась… баба Тоня. Обе ее руки были заняты авоськами, но, завидев нас, она бросила их на пол. Кинулась ко мне, обняла:

— Риточка, внученька, как же я за тобой соскучилась!

— Ой, Тонечка, голубушка, — сверху на нас навалилась бабушка, и мы втроем едва не рухнули в проем двери, которую открыла мама.

Топтались в прихожей, как стадо овец, мешая друг другу разуваться, запинаясь об авоськи, которые отцовская мать бестолково переставляла с места на место. И сыпала при этом вопросами с частотой двести слов в минуту:

— Рая, когда ты приехала-то? Погостить или насовсем? Чего сразу не сказалась, не позвонила, в гости не пришла? А то бы в огород вместе с нами съездила. Дети-то наши ни черта не помогают! Вдвоем с дедом корячимся, уж согнулись в три погибели! А ведь мы заготовки для всех делаем, нам столько и не надо!.. О-хо-хо, спину ломит, колени уж не гнутся, а все одно: дай, думаю, детям угощенья привезу! Материнское сердце беспокойное… Набрала вот тут первых огурчиков, редиски, луку, клубники, да еще кое-чего по мелочи. Думаю, ягода уж отходит, а Рита и не полакомилась! Где же вы шарашились? Битый час ожидаю…

Она не только битый час ждала, но и битый час тараторила, пока у бабушки Раи не лопнуло терпение.

— Тоня, милая, ты, верно, не в курсе, что у нас приключилось?! Софья с Леонидом сегодня разошлись! — И захлебнулась слезами.

Вскоре они рыдали уже хором, завалившись на диван. Держались только мы с мамой, причем она неустанно повторяла, что ей пора на работу, а сама кружила по залу и теребила, ерошила свои распущенные волосы.

— Может, хватит?! — Я села между бабульками и пощелкала пальцами, проверяя их вменяемость. Реакции никакой!..