Все для тебя
Шрифт:
— Если бы хоть что-то нормальное пили, водку там или коньяк, а то нализались шмурдяка, как алкаши, — презрительно бросил Аистов.
— Где им взять деньги на водку? — усмехнулась Наташа. — Слушай, Сережа, а у тебя откуда такие познания насчет того, что лучше пить?
— Что же вы думаете, я не пил? Я все уже попробовал, ну, может, кроме очень дорогих…
— Где же ты пробовал?
— Вино во дворе, с ребятами. Дешевое вино. Гадость ужасная. Не зря говорят — чернила. А остальное — дома.
— Родители знают?
— Родители мне на Новый год шампанского наливают, — показал он пальцами, сколько ему
— И как? — улыбнулась Наташа. Разговаривать с Сережей было забавно.
— Да никак, — честно признался мальчик, немного поколебавшись, говорить ли правду. — Не знаю, почему люди это пьют…
— Хорошо, что ты сейчас уже понимаешь, — наставительно, как и положено учительнице, проговорила она. — Хотя, когда вырастешь, у тебя, возможно, будет иное отношение к этому, — попыталась она тоже быть откровенной. — Слушай, а Митин-то дома?
— Давно уже.
— А вдруг его родители все узнают и завтра прибегут в школу?
— Не прибегут, не бойтесь. Вот Полежаевы, те бы прибежали. Хорошо, что их дома не было. Там мамаша такая дотошная, точно пожаловалась бы на вас. У нее Сашенька — самый лучший, а все вокруг виноваты. А Митины не такие. Папаша сам здорово закладывает. Если что заметит, с Ромки шкуру спустит, но в школу не пойдет.
— А твои родители? Какие они?
— Мои? Мои — нормальные. Не закладывают и не жалуются. Вообще мне с родителями повезло. Они не относятся ко мне как к маленькому, не балуют, правда, но и не притесняют сильно. А еще считается, что молодые родители плохо воспитывают.
— А они у тебя молодые?
— Да, когда они поженились, моему папе было восемнадцать, он учился на первом курсе института. Потом сразу я родился.
— Тебя, наверное, бабушка воспитывала?
— Нет, я всегда был с родителями. У мамы никого нет, а папина мама не хотела раньше времени становиться бабушкой. Так она сказала папе. Поэтому мы всегда жили втроем. Сначала в студенческом общежитии, потом в коммуналке, а теперь у нас отдельная квартира.
— Это здорово, когда отдельная квартира, — мечтательно вздохнула Наташа, вспомнив свою комнату у хозяйки.
— Не знаю, мне лично больше нравилось жить в коммуналке. Наш дом находился в центре, тут тебе и театр, и цирк, и метро рядом. Когда мы получили квартиру здесь, мама вообще ехать не хотела: говорила, край света. Район новый, на песках, деревьев мало, одни стройки. И до центра — час езды. Потом ничего, привыкла. На работу долго добирается.
— Ну все, пришли, — остановилась Наташа и протянула руку за пакетом с тетрадями, который нес Сережа. — До свидания.
— Выполнили распоряжение начальства, — усмехнулся Аистов, — доставили ученика домой. А теперь я вас провожу. Нельзя молодой девушке ходить по ночам одной.
— Я не просто девушка, я — учитель, — запротестовала она, хотя сама побаивалась ходить одна. Ее дом находился довольно далеко.
— Если кто-то вздумает на вас напасть, вряд ли его остановит то, что вы учитель, — резонно заметил он и взял ее за руку.
Они шли по слабо освещенной улице, свежей от прошедшего дождя, и звук их шагов глухо раздавался в тишине безлюдной улицы. Ее ладонь покоилась в его руке, и, хотя ее провожатый был моложе ее и ниже
— Все-таки я поговорю с каждым из них или с обоими сразу, — раздумчиво сказала она.
— Можно, — согласился мальчик, — а можете и не говорить. Я сам с ними разберусь. Они больше не доставят вам хлопот.
Он сказал это так твердо, что она сразу поверила ему. Это не скорый на обещания пустомеля Стеблов. Сережа Аистов — мальчик серьезный.
— Все равно я не понимаю, почему они устроили эти соревнования, ведь Женя не выделяет ни одного из них.
— Вот поэтому и устроили. Считают, что шанс есть у каждого.
Ей была недоступна эта подростковая логика.
— По-моему, Женя больше выделяет тебя, — тихо сказала она, боясь его обидеть.
— Знаю, — спокойно ответил он. — Поэтому они меня и послушают.
— Женя очень славная девочка. Неужели она тебе не нравится? — так же тихо продолжала Наташа, желая услышать его ответ и боясь этого.
— Мне нравится другая девушка… И вы это знаете, — добавил он, помолчав.
Наташа покраснела, и ей казалось, что это заметно даже в темноте. Никогда больше она не испытывала такого всепоглощающего чувства любви, как тем осенним вечером, когда тринадцатилетний мальчик с душой взрослого мужчины держал ее руку в своей…
Тогда Сережа просто спас ее. И продолжал выручать и в дальнейшем, когда она попадала в неприятные ситуации в школе, где ученики хотят одного, учителя — другого, а дирекция и родители — третьего. Собственно говоря, именно благодаря его незаметной поддержке Наташе удавалось некоторое время избегать нагоняев от деспотичной завучки и не менее неприятной директрисы.
Надо сказать, что обе начальственные дамы, завуч — дородная и внушительная, и директриса — тощая и злая, проводили в школе почти все свое время. У толстой Елены Степановны дети давно выросли, а муж, тщедушный подкаблучник, годился, по ее мнению, только для нехитрой домашней работы, и она не спешила домой, предпочитая властвовать в школе. Дети ее боялись, учителя — тоже. Нигде больше она не смогла бы полностью проявить свои тиранические наклонности.
Директриса, высохшая старая дева, тайно завидовала всем мало-мальски привлекательным и счастливым женщинам и ненавидела их. Ее бесили и толстая добродушная биологичка Татьяна Петровна, которую дома всегда ждали любящий муж и двое сыновей-студентов, и молодая беременная учительница младших классов, которую все ласково называли Тонечкой, и любая симпатичная старшеклассница, словно все они, сговорившись, отняли у нее положенную ей часть любви и семейных радостей. Она недолюбливала и завуча, но, конечно же, никогда не показывала этого, а, наоборот, всячески поощряла ее тиранию. В сущности, обе они не состоялись в семейной жизни, не имели подруг, их никто не любил, а недостаток любви приводит, как правило, к отклонениям в духовном развитии. Эти дамы были несчастны и так нуждались в любви, что ненавидели всех вокруг.