Все дороги ведут в Рим
Шрифт:
Окна триклиния выходили в сад. За яркой зеленью и цветами синела самая высокая вершина Крита – Ид. Маленький садик был гордостью изгнанников. Вдвоем в течение нескольких лет они лелеяли его изо дня в день. Постепенно вокруг их домика выросло маленькое чудо. Туи, подстриженные в виде фантастических зверей, затейливый бело-красный цветочный узор. Камешки на дорожке складывались в настоящее мозаичное панно. Чудо хрупкое, как отражение в воде. Каждый день надо что-то подправлять, иначе буйная неуправляемая жизнь нарушит строгий замысел. То немногое, что удавалось
Марк поднялся и, держась рукою за стену, вышел в сад.
Норма вынесла одеяло и подушки, устроила ложе поудобнее. Марк завернулся в одеяло с головой и затих. Норма постояла несколько мгновений, глядя на него.
– Может, не уходить? – спросила шепотом. Скорее не Марка – себя.
– Иди. Я немного посплю.
– Только забегу на раскопки, посмотрю, что там и как, и вернусь, – пообещала она. – Ты, в самом деле, поспи.
– Хорошо.
Она сделала шаг к калитке.
– Мама… – окликнул ее Марк из-под одеяла.
– Да, дорогой…
– Ты не писала больше Бениту?
– Нет.
– Клянись.
– Клянусь.
– Минервой.
– Клянусь Минервой.
– Теперь иди…
Когда Норма поняла, что Марк заболел, она потеряла голову. В отчаянии она написала письмо Бениту, обещая дать присягу, лишь бы Марку разрешили вернуться в Рим. Но Марк нашел то письмо и прочел…
«Как глупо, мама… разве ты не знаешь, что я не могу умереть?» – Он рассмеялся и порвал письмо.
Он взял с нее клятву, что она не будет больше писать Бениту. Она обещала… Но каждый день он заставлял ее клясться вновь и вновь. Письмо она написала почти шесть месяцев назад. Тогда еще можно было успеть…
Едва Норма Галликан ушла, как Марк сдернул с головы одеяло и сел. У него было очень важное дело. На его ладони лежала мертвая бабочка. Ее крылья, сложенные вместе, занимали почти всю ладонь. Несколько мгновений юноша разглядывал ее, потом наклонился и дохнул, согревая. Выдох был так долог, что, казалось, Марк вновь уже не сможет вдохнуть. Крылья бабочки дрогнули, затрепетали… – миг – и она уже порхает среди цветов. Будто лоскут дорогого тирского пурпура, ярко-алого, без единого пятна, замелькал среди зелени. Марк с улыбкой следил за своим творением. Впрочем, следил не он один.
Два человека наблюдали за проделками Марка, стоя у невысокой ограды. Красавица-брюнетка и юноша с длинными светлыми волосами и едва начавшей пробиваться бородкой. На девушке было пестрое платье со шнуровкой по бокам, на юноше – длинная белая туника, перепоясанная широким кожаным ремнем, полосатые брюки и матерчатые сандалии. У обоих за плечами висели потертые кожаные мешки, похожие на солдатские. Оба походили на туристов, которые во все времена года бродят по Криту без присмотра, и власти, как ни стараются, ничего с этим поделать не могут.
– Далековато ты забрался, Марк, – сказала девушка.
Юноша поднял голову и несколько
– Здравствуй, Береника, – отвечал он. – В прежней жизни ты была хороша. Но сейчас ты ослепительна.
– Вот льстец, – улыбнулась Береника и вступила в сад. Говорить о ней «вошла» было неловко. – Ты дерьмово выглядишь, Марк. И садик у тебя паршивый.
– Я болен, – отозвался тот, ничуть не обидевшись на слова Береники.
– Чего же ты торчишь здесь? Ехал бы в Рим, – посоветовал юноша в белом. Он все время суетливо оглядывался – ему явно было не по себе.
– Если я в новой жизни поумнела, то Серторий точно поглупел, – усмехнулась Береника. – Кто ж выпустит сына Нормы Галликан с острова?
– Пусть даст клятву верности Бениту, – предложил Серторий легко, будто говорил о покупке хлеба или сандалий. – А сам удерет в Лондиний и попросит политического убежища.
– А ты клялся? – спросил Марк. Он спросил об этом как бы между прочим, но Серторий вдруг сделался суетлив и нервен.
– Разумеется. Все слушатели академии присягают Бениту.
– Даже шлюхи в лупанариях присягают, – засмеялась Береника. – Тогда они не заражаются сифилисом. Говорят.
– Не хочу иметь ничего общего с Бенитом. Даже клятвы.
– Это глупость. Подумаешь – клятва. Я присягал ему трижды. Но в душе я его презираю, – принялся торопливо возражать Серторий. – И в любой день могу послать Бенита с его клятвой к Орку. К счастью, Юпитеру теперь плевать на клятвопреступления.
Береника уселась на ложе рядом с больным. Румянец на ее щеках так и горел, соперничая с нежным оттенком губ.
– Ты нам нужен, Марк. – Она положила руку на острое плечо больного. – Или ты забыл, ради чего мы вернулись в этот мир.
– Ради чего? – Марк улыбнулся. Губы у него были совершенно прозрачные.
– Мы должны отомстить, – напомнила Береника и нахмурила тонкие брови. Глаза ее из черных сделались черно-синими, и от этого холодного блеска у любого тут же зашлось бы сердце. Но Марк продолжал улыбаться.
– Ради мести не стоило возвращаться, – сказал он тихо.
– Мы должны были написать книгу, – сказал Серторий. Но как будто между прочим. Будто только сейчас об этом вспомнил.
– Книга. Да, знаю, – кивнул Марк. – Я думал о книге. Но смотри, что теперь я могу. – Он вытащил из-под сандалии Береники раздавленного черного жучка. – Бедняжка. Не успел увернуться.
Он положил его на ладонь и стал дышать, бережно обволакивая теплом вытекающего из легких воздуха. И вдруг жучок дрыгнул лапками, раз, другой, перевернулся, сбежал с ладони спасителя и устремился в густую траву.
– А человека ты можешь оживить? – спросил Серторий, потрясенный.
– Нет, человека не могу. Было бы больше времени – смог бы. Научился бы. Но не успею. Но бабочек могу. И даже птиц. Но это не оживление, это другое. Я решил, пусть будут бабочки и птицы. Разве этого мало? Времени совсем не осталось. Вытекло время из… – Он не договорил, засмотрелся на пурпурную бабочку, что порхала меж цветов живым огоньком.