Все дороги ведут в Рим
Шрифт:
Береника вздохнула и покачала головой:
– Ты слишком сильно переменился, Марк. Ты мало похож на прежнего.
– Ты тоже… мало похожа… я не о внешности.
Она поднялась.
– У тебя найдется, что выпить, а то во рту пересохло? – Он сделал попытку подняться, но она его остановила. – Нет-нет, ты лежи. Мы сами все найдем.
– В холодильнике молоко и минеральная вода, – сказал Марк.
Гости бесцеремонно направились в дом. Сначала на кухню, потом вместо триклиния завернули в таблин Нормы Галликан. Береника быстро просмотрела бумаги на столе.
– Она тут не особенно-то стеснена, хотя и в изгнании, –
– Да ты только погляди, кто ей пишет! – воскликнул Серторий, вытаскивая из-под вороха бумаг распечатанное письмо.
Береника взглянула на подпись и хищно улыбнулась.
– Я всегда говорила, что протест Нормы Галликан – стопроцентная фиговая лажа. Она изображает бунт, а на самом деле лишь выпендривается и готова лизать пятки властям.
– А Марк? – осторожно спросил Серторий.
– Что – Марк? Марк помирает. – Береника спрятала найденное письмо под тунику. – Нам придется искать другого соавтора – какого-нибудь гения, который зол на Гимпа. Думаю, такого не трудно найти.
– Попрощаемся? – спросил Серторий.
– Зачем? – передернула плечами Береника. – Он умрет и без нас. Теперь уже ничего не сделать. Не ждать же еще двадцать лет, когда он снова вернется, все позабыв, а наши тела истаскаются, как старые сандалии.
Они ушли. Марк слышал, как хлопнула дверь. И не удивился. Он знал, что они уйдут не попрощавшись. Пурпурная бабочка подлетела к нему и села на указательный палец. Марк снова к ней наклонился и снова дохнул. Бабочка стала чуть больше. Совсем чуть-чуть.
– Лети, – шепнул. Но она не желала улетать.
Он снова дохнул. Еще и еще. Бабочка приподнялась на мгновение, чтобы вновь сесть к нему на руку.
– Чтобы жить, люди пьют дыхание умирающих. Тех, кого любили. Я отдал тебе всю душу. Неужели ты еще не насытилась, Психея? – спросил Марк.
И тогда бабочка улетела.
С некоторых пор в триклинии дворца Флавиев на Палатине собиралась весьма сомнительная публика. Здесь обедал император со своей компанией – в те дни, когда он не пьянствовал в таверне «Медведь». Из окон, отделенных друг от друга колоннами из красного гранита, открывался вид на нимфеи. По мраморным террасам вода каскадами бежала в мраморные бассейны. Уже стемнело, и в нимфеях зажглись огни. Вода отсвечивала то зеленым, то голубым, и листья лавровых роз сверкали в свете фонарей металлическим блеском.
Слуги подавали запечатанные особыми печатями бутыли со столетним фалерном. Смуглолицая Туллия пила чашу за чашей и уже захмелела. Туника из желтого обтягивающего трикотажа подчеркивала кофейный оттенок кожи, на шее красавицы сверкало ожерелье из изумрудов в золотой оправе – подарок Августа. Постум в венке из черных роз – каждодневно заказывал он в оранжерее розы и всегда непременно черные – возлежал на почетном месте. По правую руку от него сидела Хлоя, по левую возлежал поэт Кумий. Внешность его была весьма примечательная: седые всклокоченные волосы, красный нос картофелиной, трехдневная щетина на обвислых щеках. Трикотажная туника обтягивала весьма заметный животик. Кумий был пьян. Хлоя же, напротив, не пила вовсе – она наблюдала за остальными с печальной улыбкой и вертела в руках пустую серебряную чашу. Среди разбитной пьяной компании Хлоя всегда казалась чужой. Но Августу, похоже, это нравилось.
– Гений
3
Храм Согласия на форуме являлся своего рода музеем. В нем часто проводились заседания сената. В храме находились статуи Аполлона и Юноны знаменитого скульптора Бетона.
– Выпьем, – отозвался Постум.
Чаши вновь наполнились и вновь опустели.
– В прежние времена, стоило напечатать книгу, и вместе с пахнущим типографской краской библионом новорожденный гений устремлялся завоевывать мир. Новый гений сталкивался с другими, начиналась драка. Ах, я понимаю, почему литераторы такой склочный народ. Их гении никогда не могли примириться друг с другом. А теперь мир пуст, и даже самые гениальные книги не могут его наполнить. Кино как искусство больше никого не интересует. Все ходят смотреть боевики Марка Чака с трюками и мордобоем.
– Обожаю Чака. Рассуждения стоиков вызывают у меня зевоту, – заявила Туллия. – Возбуждает только траханье – кулака или фаллоса, остальное – развлекухи импотентов. Август, милашка, съездим в Лютецию к Чаку. Давно собирались.
– Ты сказал – гениальные? – переспросил Постум, не обращая внимания на слова Туллии.
– Да, гениальные. Но это ложный образ. Разве гений может жить в бумаге? Ему нужен небесный простор.
– Кумий, давай напишем книгу вместе! – воскликнула Туллия, протягивая поэту руку. – Будем соавторами. Я пишу про Венерины удовольствия, а ты…
– И я про Венерины удовольствия, – отозвался Кумий.
Они потянулись друг к другу, перед лицом Августа губы их соединились.
– Что ты сейчас пишешь, Кумий? – спросила Хлоя. – Очередную поэму?
– Нет, так, понемногу. Обо всем. Прежде всего, о себе. Писатель пишет всегда о себе. Назвал «Аттические ночи» в подражание Авлу Геллию. Пишу, чтобы не стать скотиной. Потому что знаю: брошу писать и стану скотиной.
Постум вновь задумался, как утром, на заседании сената, лицо его сделалось мрачным, почти злым.
– О чем ты думаешь, Август? – спросил Туллия. – Сразу видно – о чем-нибудь плохом. Брось, Постум, пойдем в спальню и предадимся Венериным усладам. Один Венерин спазм перевесит все тягомотные рассуждения Цицерона и Сенеки.
– Жизнь – сплошная фекалия, – вздохнул Кумий.
– Я думаю о смерти, – сказал Постум. – Скоро день моего рождения. День, когда Бенит должен вернуть мне власть. Но я уверен, он меня прикончит.
– Не думай о грустном, мой мальчик, – вздохнул Кумий. – Я давно решил: плевать мне на всех. И на победителей в том числе.