Все дороги ведут в Рим
Шрифт:
И их впустили. Каждому на тунику прикололи специальный пропуск. Гвардеец вел их по коридорам. Береника что-то шепнула преторианцу, и тот повернул назад. Серторий сразу же после этого исчез, потом куда-то делись подружки-уродинки. Понтий еще шел за Береникой и Александром, но все больше отставал.
– Я ж говорил – получится! – бормотал Александр, клацая зубами.
– Чего ты испугался, трусишка? – засмеялась Береника. – Чего ты вообще все время боишься? А? Да ты весь дрожишь! Чего ты боишься?
– Я… ничего… – он продолжал дрожать.
Береника и сама догадалась.
– На кухню, – приказала требовательно.
Здесь
Остановились в переходе и пили вино, передавая друг другу бутылку. Страх Александра истаивал с каждым глотком. Дрожь сменилась смехом. Рядом, в нише, какая-то мраморная статуя равнодушно наблюдала, как Береника ласкает юношу, как мимолетно касается его губ и ускользает. Александр пытался ответить на ее поцелуй, но почему-то не получалось. Береника толкнула ближайшую дверь, и дверь открылась. Судя по всему, это была какая-то кладовая – они сразу рухнули в ворох ткани. Он не видел ничего в темноте, но на ощупь эту ткань было не спутать ни с какой другой.
– Кладовая пурпура, – дошло вдруг до Александра.
– Ну и что? – расхохоталась Береника. – Отлично ужинать, сидя на пурпуре.
Он попытался в темноте задрать ее тунику. И получил по зубам.
– Почему? – спросил он жалобно.
– Потому.
Нелепый ответ.
– Ну, пожалуйста, – Он надеялся, что она уступит. Как он сам уступил ей, когда она волокла его из дома. Она должна согласиться. Но Александр ошибся – Береника была непреклонна. Она ела пирог и на все просьбы отвечала: «Нет».
И хохотала. Знала, что этим «нет» он не посмеет пренебречь.
Потом вскочила, размотала рулон ткани, обрядилась в пурпур, как Августа.
– И ты давай! Давай, наряжайся!
И он повиновался. Они носились по галереям Палатина, выкрикивая «Славься, император! Идущие на смерть приветствуют тебя»! И хохотали. Почему-то им казалось смешным, обрядившись в пурпур, орать приветствие гладиаторов. Преторианцы узнавали Александра и не останавливали весельчаков.
– А где остальные? – дивился юноша.
– Зачем нам остальные?! – хохотала Береника.
И вдруг огромный змей выскользнул из отверстия под потолком, метнулся молнией, обвился вокруг их тел и слепил в одно. Пленники не могли даже пошевелиться. Дышали и то с трудом. Ее лицо плотно прижималось к его груди – ему нос и рот залепили пурпурные складки. Огромная голова змея приблизилась к пленникам вплотную, вертикальный зрачок несколько секунд вглядывался в остановившиеся, оледеневшие от ужаса глаза Александра.
– Уходите. – Змей опустил их на пол.
Кольца разжались. Береника схватилась за горло, судорожно глотнула воздух. Александр брезгливо стряхивал пурпурные тряпки – они были мокрыми: он обмочился.
– Вон из дворца! Сейчас же! – прошипел змей.
Александр на четвереньках пополз по коридору. Береника, придя в себя, довольно долго разглядывала змея. Потом поднялась. Пошатываясь, двинулась по коридору. И уже в переходе, когда змей не видел ее, сделала неприличный жест. И в ярости плюнула на пол.
Из ближайшей двери выскользнул Серторий.
– Все, как я думал, – сказал он. – План у меня.
Береника кивнула:
– Теперь уходим.
– А где Александр?
– Он тебе нужен?
– Нет, но…
– Мне он не нужен.
Она двинулась к выходу. И Серторий послушно побежал следом.
Кассий Лентул вновь позвонил вигилам. Он звонил еще утром, а потом днем, но ответа не получил. Его дочь исчезла – и все. Когда он вновь услышал: «К сожалению, мы не имеем о вашей дочери Маргарите Руфине никаких сведений», – Кассий понял, что случилось самое худшее. Девочка попала к исполнителям. Теперь не было никакой надежды. Свою добычу «исполнители» никогда не выпускают из лап. Кажется, был один случай, когда сам император отбил у «траурников» девчонку. Но тогда исполнители совершенно обнаглели и на глазах у десятков свидетелей запихали девушку в черное авто. Тех наглецов, говорят, даже судили и отправили в карцер. Но после этого девчонки стали пропадать по ночам. И никто никогда ничего не видит. Нет ни улик, ни свидетелей. Тела иногда находят, но чаще – нет. Его девочки наверняка уже нет в живых.
– Ничего? – спросила Роксана, догадавшись, куда звонил муж.
Тот отрицательно покачал головой.
– Может, еще не поздно обратиться к Августу?
Она тоже слышала эту историю про чудесное спасение. Сказочка гением надежды порхала по Риму от одного дома к другому. Император может, он спасет. Надо только успеть. Но обычно никто не успевал.
– Я точно знаю, – голос Роксаны дрожал. – Племянницу Юлии Кумской Август спас. Исполнитель волок ее в авто, а император увидел и отнял. Точно.
История удвоилась, утроилась, была возведена бесчисленными повторениями в бесконечную степень. Племянницы, дочери, внучки, спасенные императором, множились день ото дня. Но ясно было, что теперь даже в сказочку верить поздно. Если и стоило звонить куда-то, то сразу же, в ту же ночь.
Роксана старательно подавила вздох. Она и сама понимала, что они преступно медлили. Почему? Боялись поверить в несчастье? Или просто боялись. Как легко меняется смысл удалением или добавлением двух слов. Как легко меняется жизнь заменой одного имени на другое. Руфин захотел вычеркнуть из анналов имя Элия, а вычеркнул вместе с именем Цезаря и свое собственное. Их обоих заменил Бенит. Кому-то это могло показаться игрой в слова – не более. Но в этой игре слова приобрели необычайный вес. Смертельный вес – если быть точным.
До недавних пор жизнь семьи Лентула была почти сносной, почти счастливой даже. Доходы частного медика весьма высоки, Роксана время от времени публиковала библионы-безделки. Ей нравились их писать – незамысловатость сюжета и легкость стиля не требовали душевного напряжения. Поначалу, правда… когда-то… очень давно… Она пробовала сочинять что-то тяжеловесное, претендующие на отражение жизни, и – даже! – пыталась нечто из своего тайного и тайно-постыдного перенести на бумагу и поразить. Но никто не поразился. С тем, первым библионом, ее пришел поздравить лишь Кассий Лентул, сам выведенный на страницах под более чем прозрачным псевдонимом. Ее тронуло его почитание. Прежде она медика едва замечала. Он был невзрачен, почти некрасив и выглядел старше своих лет из-за ранней лысины и старомодных очков. В тот вечер она взглянула на него по-другому. «Почему бы и нет?» – задала себе практичный вопрос. Причины для сурового «нет» не нашлось. Разве что фото Квинта на стене ее спальни. Но ведь портрет можно убрать. И она убрала портрет.