Все друзья делают это
Шрифт:
Понятно.
Рыжую кудрявую девочку, которая вышла к нему на сцену, он не запомнил. Он был уверен, что видит меня впервые.
— Подруга! — фыркнул Никита, перекрыв мой разочарованный вздох. — У нас все гораздо серьезней.
— Вижу, — Филипп окинул меня долгим взглядом и подарил скупую улыбку. — Прости, я был уверен, что узнаю тебя по волосам цвета топленого молока и меда, но…
— Это кто так поэтично сказал? — немного ревниво вопросила Альбина и окинула меня критическим взглядом. — Да нет. Поменять волосы цвета меда
В ее взгляде было столько пренебрежения, что я сама удивилась, когда стала оправдываться:
— У меня были обычные русые волосы!
Схватилась за пальцы Никиты, чувствуя, что готова взорваться — от разочарования собой и невозможности сказать то, что хочется.
— Неужели? — Филипп бросил взгляд за мою спину. — Другим иногда виднее.
— Кому, например?! — разозлилась, не смогла сдержаться, заметив, как Альбина смотрит на меня и покусывает ухо парня. — Ты ведь меня никогда в другом цвете не видел!
Я бы хотела, чтобы увидел. Мелькнула мысль, что если бы я была со светлыми волосами, со своим натуральным цветом волос, он бы не смотрел на меня, как на предмет старой мебели. Но потом мелькнула вторая мысль — какая разница? Дело не в цвете волос, а во мне.
Ему нравятся рыжие, и я вижу тому доказательство. Ему просто не понравилась я.
Я не была ему интересна сама по себе.
Я не была ему интересна даже как подруга младшего брата.
Не зацепила, не затронула, не запомнилась — так бывает. Да и зачем ему я? У него есть рыжая с красными ногтями, есть первокурсницы, которые падают от его обаяния.
А я держалась.
Благодаря Никите не сдавалась и не показывала того, как мне плохо. Другим не показывала. А мой друг чувствовал сам: неспешно поглаживал мои пальцы, выводил круги на запястьях, дул в разгоряченное ухо.
— Не видел, — согласился Филипп, когда я уже утратила нить разговора, забыла, плавая в своих мыслях.
А потом он вдруг улыбнулся мне. Так искренне и по-настоящему, что я поняла: возможный дальтонизм лучшего друга — не та проблема, на которой стоит заострять серьезно внимание. С этим живут спокойно и счастливо. В то время как мой покой утрачен окончательно и бесповоротно.
И буду ли я счастлива, уже зависит не от меня. Не только от меня — так будет точнее. Но и от светловолосого парня, который наконец рассматривал меня внимательно, но пока только как чужую подругу. От парня, на котором нетерпеливо ерзала не я, а другая. От парня, которого эта другая, взяв за руку, заставила подняться с кресла и теперь уверенно уводила в другую комнату.
Так легко.
И прочь от гостей.
Прочь от брата, которого он не видел два месяца.
Но самое главное — прочь от меня.
Я видела, прочитала по ее взгляду, когда она проходила мимо — она догадалась, поняла, она только потому и уводила Филиппа. Она готова была подарить ему быстрый секс, опасаясь, что его
Она ревновала, да.
Но ее чувства не были сравнимы с тем, что ощутила я, когда Филипп, по- приятельски подмигнув мне, поддался ее уговорам, и неспешно удалился из комнаты. Я долго смотрела на дверь и ждала, что Филипп поймет, что вот сейчас он одумается и вернется, что он что-то такое почувствует…
Не почувствовал.
А вернулся лишь спустя полчаса — взъерошенный, немного шальной, без рубашки и со следами коготков на груди.
Стоило представить, что он проделывал с рыжей, как меня затошнило. Он не мог. Когда я здесь, он не мог…
И тем не менее, я видела свидетельства того, что он это сделал.
Была ли это измена? Нет. Всего лишь удар по самолюбию и странным чувствам девушки, которую он не знает.
Жизнь.
Такая, как есть.
— Уходим, — заметив мое состояние, Никита схватил меня за руку и стал выводить из комнаты, наполненной музыкой, гостями, смехом, а теперь и запахом похоти.
В дверях он обернулся, но не задерживаясь, прошел дальше. Я тоже бросила взгляд назад и зависла на долю секунды, встретившись глазами с Филиппом. Готова поклясться: он смотрел на меня как угодно, только не равнодушно. А потом обнял подошедшую к нему девушку и отвернулся.
Загораживаясь.
Отталкивая меня.
Я перешагнула через порог, но вопреки тому, что духота и люди остались позади, почувствовала сильную дурноту.
— Тошнит, — пожаловалась Никите.
Он стал моим проводником в этом доме. Провел по петле коридора, открывая одну дверь за другой, нашел ванную комнату и позволил остаться одной.
— Только отойди от двери, — попросила его.
Обещание в глазах увидела до того, как закрылась дверь и я свернулась калачиком над дорогущим фаянсом. Меня выкручивало, выжимало, выворачивало наизнанку с такой силой, что на глаза навернулись слезы. А когда стало легче и я смогла просто сесть, поняла, что плачу.
Плачу не потому, что плохо физически. А потому, что раздавлена. Зря я пришла. Зря стояла безмолвной куклой.
Рыжая…
Увела его от меня.
А он и поддался.
Он…
Всхлипнула — громко, отчаянно, а потом вдруг меня осенило, что зря именно это — слезы.
Вот слезы — зря. Они мое настоящее и разрушают.
Хватит!
Кое-как поднявшись на ватных ногах, вычистила зубы пастой, обнаруженной у зеркала, умылась холодной водой, стоически всмотрелась в свое заплаканное отражение и вышла из ванной, не обращая внимания на горечь уже не во рту, а в душе.
Благодарно выдохнула, что Никиты не было у двери, и направилась к выходу. В какой-то момент поняла, что забрела не туда, что довольно давно петляю по коридору, а потом услышала приглушенные голоса и пошла на них, чтобы спросить, чтобы они подсказали, чтобы…