Все голубые фишки
Шрифт:
И что тогда?
Работу щита останавливать?
Нет…
Тогда откатчику то и приходилось шлюзоваться вместе с железными вагонетками – туда и сюда по восемь, а то и по десять раз за смену.
Шесть составов породы со щита на гора, и шесть составов порожняка на щит… И это еще не все… Потом два полных кольца железобетонных тюбингов, это еще четыре состава… Да три или четыре вагонетки с бетоном на всякую ерунду, да еще пиломатериалы, да еще цемент для нагнетания за тюбинговую обделку… Вот, бывало что и все шестнадцать
Башка трещала, уши ломило от перепадов давления. Глаза болели и кровью наливались.
Но что поделаешь!
Мэлс был жесток.
Чуть что – в зубы.
Как говорил сам бригадир, – Аллах высоко, Богуш далеко, а папа- Мэлс тут под землей, с шайтаном рядом.
Вот папашей Жеки Богуша теперь на какое то время и стал не биологический его отец – управляющий треста Универсал, а простой как три рубля жестокий таджик.
Водку в бригаде не пили.
Жевали вместо водки насвай, да еще курили дурь.
Травы было предостаточно, больше чем в иных питерских дискотеках.
Дурь с насваем привозили из дому вновь прибывавшие на стройку рабочие, или те, кто ездил домой на побывку. Или родственники иногда приезжали навестить – к кому жена, к кому старый бабай – отец.
Жека много узнал за эти пол-года, что проработал здесь на тоннеле.
Больше, чем за полтора года в Питере.
Жизнь здесь, среди работяг, конечно самым сильным образом отличалась от той – богемной университетско-клубной ночной дискотечной жизни. Но Жека не мог определенно сказать, что эта жизнь теперь была хуже той. И тем более не стал бы грешить перед истиной в том её аспекте, что по жизненной ценности, та школа, что он теперь прошел здесь среди рабочих, была в тысячу раз ценнее той, что осталась в далеком холодном Сенкт-Петербурге.
Заводили здесь разговоры и о самом щекотливом.
– А что, Жека, правда говорят, будто в Питере все артисты и вообще все богатые мужики педерасты? – заговорщицки подмигивая своим товарищам, спрашивал бородатый Аба Елеусизов.
Жека давно усвоил, что высокомерное отношение к товарищам здесь не проходило.
Если хочешь быть принятым в число своих, значит надо отвечать на шутки шутками и не заноситься.
А быть чужим среди товарищей по работе, тем более, по такой тяжелой и опасной работе – было недопустимо.
– Ну, не все, но многие, – отвечал Жека.
– А этот, а Валерий Леонтьев, ты его видал там? Он тоже, говорят, мальчиков обожает? – допытывался Хамзан Дехканов.
– Не видал, – качал головой Жека, – но слыхал, говорили, что вроде как правда.
Тут же Жека узнал от своих новых товарищей, что на Востоке вообще к этому всему относятся гораздо легче и терпимее.
Мэлс тот вообще два года в Китае прожил. Рассказывал, что там, с той поры, как правительство принялось активно сдерживать рост населения, гомосексуальные связи стали чуть едва ли не общественно поощряемыми.
– Там
И вообще, Жека был приятно удивлен тем, что работяги, которых в первые дни он боялся как огня, оказались совсем не такими тупыми и примитивными, как первоначально говорил ему стереотип мышления.
Елеусизов, например, имел высшее образование и до перестройки работал учителем в школе. А Алишеров окончил Ашхабадский фармацевтический техникум и мог бы работать провизором в аптеке…
А что до дружбы народов?
Жеку поразило, что те таджики, кому по возрасту довелось послужить в той, Советской еще армии, ужасно гордились этой страницей своей биографии.
– Вы же там чурками ёбанными были, – смеясь, удивлялся Жека той гордости, с которой Хамзан Дехканов и Аба Елеусизов рассказывали о службе в армии.
– Сперва чуркой был, когда духом был, – соглашался Дехканов, – а как дедушкой стал, так меня чуркой уже никто не называл, я младшим сержантом был, командиром отделения…
А Мэлс, он хоть и помалкивал, но про него все знали, что он в Афгане служил.
Правда, шутили иногда у него за спиной, приговаривая, – дескать, неизвестно на чьей стороне он там воевал, но что воевал, это точно! …
Очень нравилась Жеке маркшейдерша Надя.
Вообще щит шел по лазерному лучу и контроль за его координатами относительно проектных отметок велся автоматически.
Но тем не менее, каждую смену через шлюз проходили маркшейдер участка Боря Штейн и его помощница Наденька.
Боря нес теодолид, а Надя несла рейку и треногу от теодолида.
И проезжая мимо этой в новеньких, не замаранных как у него хэ-бэшках и касках парочки, Жека всегда засматривался на Наденьку.
Засматривался и отчего то не решался ничего такого остроумного сказать. И Надя, ловя Жекины взгляды, смущалась и даже, как ему порою казалось, краснела чуть-чуть…
А работяги, те замечали эту игру в переглядки и подбадривали Жеку выкриками, типа и вроде таких, де, – нука, Жека, не робей, возьми кА Надьку за сиськи, гляди, какой баба вкусный-сочный, сам бы эбал, да времени нет!
А Жека еше более смущался от подобных выкриков.
– Вот, дураки!
Дикари, да и только!!!
Хотя с другой стороны – когда бывало в часы простоев щита – а такое случалось, когда ломалась гидравлика, или перегорала электрическая часть, Жека вступал с таджиками в самые что ни на есть ученые философские беседы. И тот же Мэлс, например, рассказывал про Китай, про две их официальные религии, про Дзен-Буддизм и про Конфуцианство, про традиции гомосексуализма в китайской культуре, про шестого патриарха Хэй-Нэна, про Шаолинь и про этику монашества, тогда – никаким дикарством от этих таджиков и не пахло… Умные все они ребята были, не глупее иных русских.