Все горят в аду

Ридли Джон

Бадди опять:

– Короче, дай ему деньги!

– Зануда, бля. – Альфонсо смотрел прямо перед собой и мог, в принципе, обращаться к любому из соседей по комнате – а мог к обоим.

Бадди полез за бумажником.

– На, возьми. – У него так дрожали пальцы, что он с трудом сумел выудить несколько купюр и уронить на прилавок. – Бери деньги, короче.

– Зануда, бля. – На этот раз Альфонсо явно обращался к Бадди.

Бадди Альфу:

– Зачем нам лишние проблемы? Сейчас тем более.

Парис Бадди:

– Ты

чего с ним спутался?

Вопрос был риторический. Парис неплохо знал Бадди и был в курсе его намерений стать знатным шулером и пройдохой – человеком со связями и репутацией. Как любая шестерка в Лос-Анджелесе, он мечтал стать тузом.

Бадди совсем не считал молодчика Альфонсо, к которому пошел в подмастерья, образцом для подражания, однако довольно удачно копировал язвительность и все остальное, так что близость к Альфу позволяла Бадди считать, что он движется по зеленой улице прямиком в красивую жизнь.

Не то чтоб Париса чересчур волновало, чем занимается и с кем общается Бадди, но Альфонсо был настолько очевидный лох, что Парис спросил у своего соседа:

– Чего это ты с ним снюхался?

– Может, не будешь соваться куда не надо? – Альфонсо шагнул вперед – вступиться за Бадди.

– Я не с тобой разговариваю.

– Так, я тебе сказал... – Альфонсо навалился на прилавок. Только прилавок отделял его от Париса, и ничего не мешало Альфонсо при желании достать Париса рукой и вломить ему со всей дури.

Парис сделал короткий, но отчетливый шаг назад.

– Не суйся куда не надо, а то я тебе куда надо суну.

Перекрестные взгляды. Злой Альф, напряженный Парис, испуганный Бадди. Бегающие глазки, испарина на лбу – Бадди в ближайшем будущем явно не светило поправить нервишки.

Он шагнул в сторону двери:

– Я... Я буду...

– Не порти себе жизнь, Бадди. Ты с ним горя не оберешься.

– А ты кто ему, мамочка? – не отступался Альфонс.

– А ты сам-то кто? Бандит начинающий.

Парис невольно отклонился, ожидая удара по голове, который напрашивался за этим приступом красноречия.

Альфонсо, однако, не оскорбился, а воспользовался случаем еще раз улыбнуться Парису, как бы говоря: "Пошел в жопу".

– Ну да, – сказал он. – Я начинающий. Ты бы повторил это, пока выбиваешь "Бит Газл". Я начинающий бандит... а ты конченый неудачник.

Видение вспыхнуло в памяти Париса. Он увидел ее, бросающую ему в лицо те же самые слова; мучительное воспоминание – как жуткая, незаживающая рана.

– Заткнись! – крикнул в ответ Парис.

– А что, хорошо смотреть на мир из-за прилавка? Привыкать, привыкать надо.

– Пошел вон!

Альфонсо пошел. Он уже натешился вдоволь. Бадди последовал за ним.

Парис остался на своем месте, терзаемый стыдом за покорно снесенное надругательство.

Чуть погодя перед прилавком нарисовался Белый Подонок, несший в руках груду замороженных буррито. Мороженые буррито – ходовой товар

среди торчков-полуночников. Белый Подонок развел руки, и буррито рухнули на прилавок с грохотом шлакобетонного блока.

Парис сканировал буррито, не задействуя мозговых функций – как он привык поступать с десятками дюжин мороженых буррито, мороженой пиццы, мороженых бургеров и мороженых "Чили Догз" за тридцать ночей работы продавцом в гастрономе "24/7".

Тридцать ночей.

Один месяц.

С юбилеем, Парис.

Парис сказал:

– Шесть долларов.

Белый Подонок запустил тощие руки в карманы, бледными пальцами извлек банкноту. Стодолларовую банкноту. Белый Подонок так спокойно передал ее Парису, как будто для него, Белого Подонка, это было обычным делом – заявляться среди ночи в "24/7" и брать мороженые буррито на сотенную банкноту.

Парис взял купюру, тщательно ее рассмотрел, будто мог по виду распознать фальшивку. Испытав побуждение уделить Бену Франклину столько внимания, сколько тот, похоже, заслуживал, он обратился к Белому Подонку:

– На пособии-то нормально, да? Я всегда знал, что у белых даже нищие при деньгах.

Парис, набрав сдачу, протянул ее Белому Подонку. Белый Подонок запихнул горсть купюр в карман – как поступил бы, получив вместо сдачи, допустим, использованный носовой платок.

Белый Подонок сгреб буррито, потащил их – несколько штук выпали по дороге и брякнулись о линолеум – к бесплатной микроволновке гастронома "24/7" и засунул все разом внутрь.

Парис, наблюдавший за этой единоличной акцией протеста, вышел из-за прилавка.

– Эй. По одному.

И тут двое подростков, выжидавшие момент, залезли за прилавок и схватили "Пентхауз", который пасли всю ночь.

– Эй! – Парис кинулся за ними. Белый Подонок включил микроволновку. Перегруженная машина затрещала, заискрилась и, изрыгнув раскаленные буррито, разметала их по всему магазину.

Подростки выскочили в дверь.

Повсюду таяли, размораживались и растекались ошметки рассеянных по полу буррито.

Парис поймал взглядом свое отражение в зеркале гастронома "24/7". Кривое зеркало исказило затянутое в цветную униформу туловище Париса, придав ему сильное сходство с печальным цирковым клоуном.

– Хватит, – пробормотал клоун. – Не могу больше.

* * *

Мистер Башир был малый с пониманием.

– Подобные дилеммы встают перед управляющим каждый день, – сказал он. Мягко сказал, сочувственно, несмотря на утрату микроволновой печи.

Парис не помнил, чтобы мистер Башир когда-нибудь впадал в бешенство. Это, наверно, оттого, думал Парис, что мистер Башир родом то ли с Ближнего Востока, то ли просто с Востока, то ли из какой-то кишащей террористами, истерзанной войнами страны в тех же краях, – и если ты выбрался оттуда живым, любой облом в этой жизни для тебя не опасней массажа ног.