Всё хоккей
Шрифт:
Мне стало жутко. Я посмотрел за окно. Серое низкое небо, голые пошарпаные небоскребы, грязная капель, назойливо и нервно барабанящая по подоконнику. А на Каннарах должно быть тепло. И песок на берегу желтый, яркий, горячий. И столько красивых девушек с бронзовой кожей и манящими белозубыми улыбками. А какое там небо! Синее, синее. Без единого облачка. И чайки летают так низко, что задевают крылом. Боже, как же я туда хочу. Даже с Дианой. Или без нее, какая разница?
И вдруг в голову ударила мысль, словно шайба. Что я больше там не побываю. Никогда… Какое страшное слово — никогда. И я в последний
— Вы понимаете, — промямлил я, глядя на свое разорванное лицо, на куски тела, валяющееся на полу. — Вы понимаете… Работа здесь вряд ли предвидится. Сами понимаете, столица. Нужны связи. И еще, наверное, что-то нужно. Я ведь подумывал вернуться… на Дальний Восток. На родину.
Смирнова плавно опустилась на диван. Ее губы дрожали. Она перевела взгляд за окно и, наверное, увидела то же что и я. Только в отличие от меня, не вспомнила про Каннары.
— Да, конечно, конечно, я все понимаю. И как я смела надеяться, что вы поможете? Совершенно случайный человек. Хотя, может быть, я так легко и доверилась, что вы — случайный. И я про вас ничего, ничего не знаю. Близким, как правило, доверяешь меньше. Хотя, наверное, это неверно. Извините, что задержала. Я все понимаю. Может, я слишком поверила теории своего мужа: если и дается случайность, то дается не зря, и уже становится не случайностью… Вот видите, он ошибался. Бывает, что зря. И остается всего лишь случайностью. Или нелепостью, я не знаю.
Это не случайность. Тем более не нелепость. Но Смирнова об этом никогда не узнает. Что не судьба нас свела. А я сам постучался к Надежде Андреевне в дверь, чтобы побольше узнать о ее муже. И желательно только негативного. Чтобы успокоить свою совесть. Чтобы потом гордо хлопнуть перед ее носом дверью и заявить во всеуслышанье, что был прав! Этот человек дурен, отвратителен, гадок! Не я убил его шайбой. Это его наказала судьба.
И не мог я Смирновой объяснить, что теперь иду на попятную, так как у меня не хватает сил для поиска доказательств. А, может, просто уже по собственной воле не хочу ничего доказывать. Потому что она, Смирнова, оказалась хорошим человеком. И я не желаю ей еще раз делать больно, выставляя на всеобщее обозрение пороки ее мужа. Пусть они будут похоронены вместе с ним.
От последней мысли у меня даже слеза накатила — от собственного благородства. Осталось разве смахнуть ее рукавом. Но я не успел, поскольку увидел слезы, выступившие в глазах вдовы. Она незаметно смахнула их рукавом черного платья.
— Извините, — сквозь душившие ее слезы сказала она. — Никак не могу привыкнуть, что его нет. Даже язык не поворачивается говорить о нем в прошлом лице. Кажется, он вот-вот позвонит…
Раздался резкий телефонный звонок. И мы вздрогнули. Одновременно. Мне, как и ей, явственно показалось, что это может звонить только Смирнов.
Она дрожащими руками взяла трубку.
— Это я, Надежда, — тихо сказала она, словно в прострации.
Так она могла представиться только своему мужу. Но все оказалось гораздо проще и прозаичнее. Я даже сквозь телефонные линии услышал грубый мужской бас. Сомневаюсь, что так мог ругаться ученый психоаналитик Смирнов. Тем более с того света.
— Дача? — еле слышно переспросила Смирнова. Но новый поток
Она отвела руку с трубкой в сторону, чтобы не слышать очередной поток нецензурной лексики. Зато я услышал и приподнялся с места.
Это было странное ощущение. Я всегда думал, что я крутой парень. Иначе быть не могло. Я был игроком мирового уровня. Меня любили самые красивые женщины. Но оказывается, что я просто так думал и не более. Вернее, меня так заставляли думать мои заслуги, мои подружки и моя пресса. Но лишь сегодня, в эту минуту я по-настоящему понял, что значит быть мужиком. Я резко выхватил трубку из рук Смирновой. И закричал. Я сам от себя такого не ожидал.
— Какого черта! Чего ты матюгаешься! Слышишь, еще одно слово, и от тебя останется мокрое место!
Там, на том конце провода, похоже, знали, что Смирнова потеряла мужа, и не преминули этим воспользоваться, чтоб содрать с нее побольше. И никак не ожидали, что их посмеет перебить такой же грубиян. Но сдаваться не собирались… Мой собеседник даже вякнул в ответ, что это от моей рожи останется блин. И я впервые за всю жизнь выругался матом. Я единственный не ругался в команде. И это был еще один повод меня не любить. Если бы меня услышала мама, она бы во второй раз умерла. Или, возможно, одобрила? Я ведь, оказывается, так мало знал мать. И тут, как последний сапожник. Я даже приосанился и стал выше ростом. Мне казалось, я себя начинаю уважать.
Впервые в трубке повисло уважительное молчание. После моего трехэтажного мата даже голос у них стал помягче, чуть ли не сошедший на сопрано.
— Так мы договоримся?
— Еще бы! Но контракта никто разрывать не собирается. И я с вами встречусь лично! Завтра же! У меня ощущение, что вы сознательно затягиваете со строительством. Если такое повториться! — и я на всякий случай еще раз ругнулся.
Я бросил трубку и виновато посмотрел на Смирнову. Пожалуй, впервые с того времени, как я ее узнал, она открыто, без стеснения улыбнулась.
— Знаете, я бы никогда не подумала, что вы ругаетесь. А вот мой муж… Иногда позволял. Это было некоторое средство самозащиты. Ведь с ними нельзя по-другому?
— С ними — нет. А знаете, вы мне не покажете фотографию мужа? — вдруг попросил я.
Если честно, даже забыв, что это именно я — виновник его гибели. Мне вдруг захотелось посмотреть на фотографию человека, которого так сильно любили. Нет, которого так сильно любят и, наверное, будут любить всегда.
Она молча встала и стала рыться в ящиках стола.
Только теперь до меня дошло, что убийца впервые увидит фотографию своей жертвы. И мне вновь захотелось сбежать. И я уже вот-вот собирался пожаловаться на плохое самочувствие, но не успел. Фотография уже была в моих руках.
Поговорки, что два сапога — пара, или что муж и жена — одна сатана, были точно про них. Я впервые увидел насколько могут люди подходить друг другу и насколько они могут быть похожи. Его внешность — такая же незапоминающаяся, как и ее. Бесцветное лицо, серые редкие волосы, едва прикрывающие залысину, невыразительные глаза, обрамленные безвкусной оправой очков.