Всё хоккей
Шрифт:
Наспех собравшись, я поехал на машине на кладбище. С букетом из двадцати желтых роз. Молча, с непокрытой головой, постоял минуту перед ее скромным памятником. И уже было собирался положить цветы на мраморную плиту, как вдруг вспомнил, что совсем рядом находится могила еще одного человека. Человека, которого я не знал, которому ни чем не был обязан при жизни. И, которому после смерти, обязан всем. Даже своей судьбой.
Я по-братски разделил розы. Десять положил на могилу Альке. Она весело смеялась с фотографии. Не лукавя и не притворяясь. Мне кажется, даже не осуждая меня. Если бы я тогда остался с Алькой… Возможно, правильной
Рядом была могила Смирнова. Он наверняка ни от чего не отказывался и шел по выбранному пути. Но разве теперь от этого ему легче? Впрочем, возможно, и да. Я аккуратно положил десять роз. И уже собирался побыстрее уйти, поскольку было не исключено, что после работы на кладбище могла заглянуть Надежда Андреевна. Как я и предполагал, она заглянуть не успела. Я на нее не нарвался. И все же почувствовал, как тяжелая рука сжала мое плечо. Я вздрогнул и резко оглянулся.
— Привет, Талька.
Передо мной стоял Санька Шмырев. Меньше всего на свете я хотел бы сейчас видеть его. И что за дурацкая привычка — встречаться с ним последнее время на кладбище. Хотя, возможно, это знак. Мы окончательно хороним и свою юность, и свою дружбу.
— А я и не знал, что его здесь похоронили, — Санька кивнул на деревянный крест, заваленный венками, из-за которых выглядывала круглая фотография и инициалы.
— Здесь, Санька, здесь. Где-нибудь же нужно было похоронить.
— Ну, да. Вполне логично. Недорогое кладбище для недорогих людей.
— Кому-то эти люди очень дороги, Санька.
— Ты изменился, Талик.
Я посмотрел на часы. Не хватало столкнуться нос к носу с вдовой Смирнова. Так долго скрываться, чтобы в один миг по нелепой случайности раскрыть все карты.
— Я очень спешу, Санька, ты со мной?
— Вообще-то я пришел на могилу Али. Мне хотелось о многом подумать.
Я вдруг вспомнил, что на могиле лежать точно такие десять желтых роз. Меньше всего мне хотелось объяснять Саньке, зачем я туда их положил. Поэтому нужно было любыми путями увести Саньку.
— Знаешь, Сань, мы так редко с тобой видимся. Пожалуй, с мертвыми ты видишься чаще. Да они никуда и не денутся. А вот живые…
— Я слышал, что ты ушел в монастырь?
Ну и Диана! Язык, как помело!
— Ухожу, — поправил я Саньку. — И это равноценно тому, что для тебя я тоже скоро умру. Только в отличие от других могил, ты не сможешь посетить мою.
— Это веский аргумент, — усмехнулся Санька.
Он оглянулся, и помахал рукой в сторону алькиного памятника.
— Вот так-то лучше, — я схватил Шмырева за локоть и, чтобы он не передумал, потащил к выходу. Вскоре, феррари несло нас в центр.
— Хорошая у тебя машина, — с какой-то необъяснимой тоской в голосе сказал Шмырев.
Это так было на него не похоже. Словно он сам всю жизнь мечтал о такой машине. Я бросил удивленный взгляд в его сторону.
— Неплохая, но далеко не новая.
— Тебе она вряд ли в монастыре пригодится.
— Ты чего, Санька? Ты очень хороший человек, и ты это знаешь.
— Об этом должны знать другие. А я в последнюю очередь. У меня же получилось наоборот. Только я об этом и знал. И так старался следовать образу хорошего человека. Пожалуй, перестарался.
Остальную часть пути мы ехали молча. Я не понимал Саньки. Он был каким-то поникшим, уставшим, сломленным. Нотки нравоучения исчезли бесследно из его голоса. Хотя, возможно, этих самых нравоучений мне так сегодня не хватало. Мне так хотелось, чтобы кто-то научил, как жить дальше.
В маленьком полутемном кафе мы заказали себе по бифштексу и чашке кофе.
— Выпить сегодня охота, — откровенно признался Санька.
— Почему именно сегодня?
— Потому что есть повод. Я ведь скоро женюсь.
— Поздравляю. Только ты это так говоришь, словно хоронишь кого-то.
— Возможно, Талька, и хороню. Но не кого-то, а самого себя. Считай, что мы сегодня оба присутствуем на похоронах.
— Ну, в таком случае, угощаю.
Я ожидал в ответ возмущенный отказ, предложение угостить самому. Но услышал лишь покорное:
— Угощай.
Я знал, что человека может сломить безденежье, безработица, смерть близких. Но не слышал, чтобы его сломила предстоящая женитьба.
Вскоре нам принесли коньяк. Я разлил его по рюмкам.
— Странно, ты ведь раньше никогда не пил, Талик, — заметил Шмырев. — Впрочем, извини. Я все понимаю. Эта трагедия… Это, кого хочешь, сломит. Знаешь, но все равно я не думал, что это так сломит тебя. Ты ведь совсем другой. Ты ведь по жизни благополучный. Есть такие счастливчики. И вдруг теперь ты разом все решил перечеркнуть. Не думаю, что монастырь тебе поможет. И не думаю, что ты поможешь ему.
— Что тебя так мучит, Санька? — я поднял бокал и залпом выпил, глядя неотрывно в Санькины светлые, очень печальные глаза. — Это же так просто: не хочешь жениться — не женись.
— А что делать? — искренне спросил Санька. Словно женитьба была последним пристанищем его измученной души. — Что? И не все ли равно. Мне уже вообще все равно давно. Любимой профессии нет, любимой семьи нет, даже не знаю, люблю ли я свой город и свой дом. Знаешь, у меня возле дома рос клен, я сам еще в детстве его посадил вместе с отцом. Боже, как я радовался каждый день, что он набирается силы. Осенью радовался его ярко красным листам, зимой голым веткам, весной зеленым сочным почкам. Когда умер отец, он, только он поддержал меня, понимаешь! Нет, ты понимаешь, это дерево столько раз мне спасало жизнь! А теперь… И не потому, что оно перестало спасать. Просто мне все равно. Спасает оно меня или нет. Я выглядываю в окно и вижу лишь перед собой обычный клен, каких тысячи. И не больше. Это страшно, Санька, когда не хочется уже, чтобы спасали… А любимую девушку я давно потерял, ты знаешь. Я часто думаю, если бы тогда она не отвергла меня… Ведь все, возможно, было бы по-другому. Она бы была жива. И был бы жив я. Зачем она свернула со своего пути. Ведь на ее пути должен был быть только такой человек как я. Она захотела другого. Что называется не по карману. Не по карману и расплатилась.