Всё хоккей
Шрифт:
— Талька, ты чего? — Леха, красный как рак, еще пытался вызвать меня на серьезный разговор.
Я понимал, что ссора по всем законам мелодрамы или анекдота бы была к месту. И успокоила бы чуть— чуть Лехину совесть, но этой радости я ему не доставил.
— Да забудем, Леха! Подумаешь, какая беда! Не жену ведь тебе отдаю.
Прекрасная Диана рассердилась не на шутку. Чего-чего, но она не ожидала от меня такой откровенной радости по случаю нашего расставания. Наверняка, даже мечтала о моей драчке с Лехой, чтобы потом, томно закатив глаза, рассказывать какому-нибудь журнальчику для сплетников, как из-за нее, роковой красавицы, чуть не поубивали друг друга два великих спортсмена.
— А я, между прочим, тебя никогда не любила! —
— Ну, и слава Богу. Вся твоя нерастраченная любовь достанется Лешке. И вскоре наверняка выйдет статейка под названием «Алешкина любовь». Для моей скромной персоны там места не останется.
— Останется, — угрожающе проскрипела Диана, — еще как останется.
— Ну и Бог со мной!
Нахлобучив шляпу, я направился к выходу. В коридоре налетел на пакет, заполненный мандаринами. Они, ярко оранжевые, покатились в разные стороны. Я принялся их ловко катать ногой по полу.
— Хочу заметить, что ты бывший хоккеист, а не футболист! — язвительно заметила Диана, все еще желая спровоцировать меня. Но я звонко чмокнул ее в щечку.
— А еще бывший любовник принцессы Дианы. Который расстался с ней только потому, что терпеть не может мандарины.
— Прекрати, Талька! — у Лехи явно сдавали нервы из-за моего беспечного вида.
Представляю, сколько раз он прокручивал в уме встречу со мной. Сочинял убедительный монолог, придумывал слова прощения. Но наша встреча далась ему настолько легко, что он этого не хотел понимать. И мне показалось, начал сомневаться в Диане. Поскольку я так радостно с ней расстаюсь, словно избавляюсь от непосильной ноши, значит, для этого есть причины. Он прав. Много причин. Я сочувственно посмотрел на Лешку.
— Ну, все, ребятки! — я шутливо им поклонился. — Как говорится в таких случаях — желаю счастья в личной жизни!
Леха уже в этом счастье определенно сомневался.
— И что ты теперь будешь делать, Талька? — хмуро спросил он.
— Как что? — я изобразил на своем лице искреннее недоумение. А что в таких случаях делают? Ухожу в монастырь.
С монастырем, пожалуй, я поспешил. Вскоре Диана незамедлительно раструбила об этом всем репортеришкам. Везде, где только возможно, повыходили заметки с сообщением, что известный хоккеист Белых, недавно убивший ученого Смирнова, покинул этот бренный мир навсегда и подстригся в монахи. А через пару месяцев в гламурном журнале для сплетников вышло злобное интервью с Дианой под названием «Лешкина любовь», в основном посвященное моей скромной персоне. Она не гнушалась интимных подробностей. И закончила тем фактом, что я чуть не убил из-за нее своего лучшего друга, ползал перед ней на коленях, желая вернуть любовь, что она лично вынимала меня из петли и что, наконец, я из-за нее ушел в монастырь, не сумев пережить суровые реалии жизни.
М-да, женщины могут простить что угодно, возможно, даже убийство из ревности, но только не счастье. По поводу расставания с ними.
Я не разозлился за эту статью, не возмутился. Мне она была в некотором роде выгодна. За монастырскими стенами меня уж точно никто не потревожит. Я могу считать себя вычеркнутым из списка, живущих на этой земле. Но это не означало, что я умер. Просто покинул этот навязчивый, лживый и бесперспективный мир. Чтобы обрести свой.
Но это все случиться попозже. А этим вечером я уходил навсегда от своей бывшей возлюбленной и своего бывшего друга. И ни капельки не сожалел об этом.
Я выскочил на улицу и глубоко вдохнул свежий воздух. Стоял апрель, но зима если и уходила, то крайне медленно. Сегодня она вновь крепко заняла свои позиции, одарив весенние календарные дни крепким морозом и снегом. Я искренне любил зиму. И чувствовал себя зимой как рыба в воде, словно Ихтиандр. Помню приятные ощущения детства, когда выглядывал в окно и видел медленно падающие белоснежные хлопья снега, сугробы и нашу спортивную площадку, уже залитую толстым слоем синего льда.
Теперь, эти детские воспоминания, эти вибрирующие ощущения до легких коликов в сердце, целиком захватили меня, когда я уже сидел в машине и вглядывался в лобовое стекло, на котором равномерно, влево и вправо двигались «дворники», расчищая падающий снег. Машина сорвалась с места. И я знал, куда она меня понесет. И я знал, куда именно сейчас, в эту минуту, хотел поехать.
Остановился я возле своего старого дома, в своем старом дворе, где мы когда-то жили с мамой. Где я не был с тех самых пор, как она умерла. Когда слишком поспешно, но и, не забывая о выгоде и, принимая крикливые аргументы Дианы, продал квартиру, где родился и вырос. И где, наверное, был по-настоящему счастлив.
Я вышел из автомобиля и, забросив голову вверх, долго вглядывался в окно на кухне, где горел свет. Совсем чужие люди уже живут там. Они наверняка сделали ремонт, поменяли обои и линолеум. Возможно, и двери, на которых с моего рождения мама химическим карандашом отмечала мой рост. И свет в окне тоже совсем другой. Хотя может быть разве другой свет? И все же я знал, что другой. Не мог объяснить, чем он отличается, но физически это чувствовал. Тот свет, свет моего дома, навсегда, в каких-то смутных, неосознанных ощущениях запечатлился в памяти. Убегая на каток, я все время оглядывался на окно и махал маме рукой. И возвращаясь, обязательно поднимал голову и видел в окошке маму, которая меня всегда ждала.
Сегодня меня никто не ждал. Сколь долго я бы не впивался взглядом в светящееся окно кухни. Боже, хоть бы на миг все вернуть… Я бы этот миг прожил не так. Я бы почувствовал полное ликование, полный восторг, благодарность и верность моему прошлому. Но вернуть уже ничего невозможно.
Слезы медленно потекли по щеке и я, словно задыхаясь, стал ловить ртом воздух. Снег прилипал к моим мокрым губам, языку. А я, словно надеясь на чудо, помахал рукой этому окну. И окно почему-то погасло. Я стал вглядываться в эту черную дыру, до боли сощурив глаза. Мне показалось это символичным, словно вот-вот, вдруг, нечаянно, перечеркнув догмы этого грамотно устроенного мира, вдруг появится мама и помашет мне в ответ.
Но мне никто не ответил. Все было гораздо проще. Чужие люди закончили ужин и ушли. Догмы этого мира сломать невозможно. И это, наверное, неправильно.
Слегка сгорбившись, втянув голову в плечи и уткнувшись в пушистый шарф, я побрел прочь от дома, забыв даже про припаркованный автомобиль. И незаметно для себя, полностью погруженный в воспоминания, очутился возле нашего дворового катка. Я почувствовал, что мне нравится сегодня мучить себя. Хотя почему, ответить не мог. Возможно, это в натуре многих людей. Когда итак на душе плохо, сознательно делать себе еще хуже, чтобы до конца испить чашу мучений, не оставить на дне ничего. И тем самым — освободиться наконец от них.