Все или ничего
Шрифт:
Внезапно у него защемило сердце: о, как бы он хотел, чтобы его дед стоял сейчас рядом с ним!
Хью Килкуллен, который прожил до восьмидесяти пяти лет, был первым ребенком рода Килкулленов, родившимся на ранчо в 1867 году. Майку исполнилось шесть лет, когда деду уже перевалило за шестьдесят, но он был по-прежнему бодр и полон энергии и, оседлав для внука пони, брал его с собой в поездки по ранчо, приучая к ним и знакомя со множеством разных дел, которые должен знать и уметь выполнять настоящий землевладелец. Они часами ездили по казавшимся бесконечными пастбищам, полого вздымавшимся от обрывистых утесов, нависающих над великим океаном, вдыхали пьянящий воздух покрытых высокими травами плато, прорезанных отвесными берегами пересохших речушек, на которых произрастали
Хью Килкуллен жил еще в ту эпоху, когда хозяйство на ранчо в основном велось так же, как и в первое время. На его глазах строилась железная дорога от Санта-Фе, и на его же глазах в прошлое отошел обмолот зерна по-старинному, когда сорок лошадей вращали одну гигантскую молотилку. Он помнил еще то время, когда к гасиенде не был подведен водопровод, когда после заката солнца в домах зажигались керосиновые лампы, когда в засушливые годы женщины его семьи жертвовали своими тщательно ухоженными садами, потому что вода, сохраняемая в больших чанах, использовалась только для того, чтобы напоить скот. Он еще мог любоваться гордыми оленями и медведями, любившими полакомиться медом, которые тогда обитали на нижних склонах горы Портола-Пик.
Ее вершина резко уходила вверх сразу же за границей ранчо. Геологически она относилась к западным отрогам гряды Санта-Ана, и такое близкое ее расположение к побережью придавало необычность всему пейзажу. Эта гора, давшая название и самому ранчо «Лунная гора» – «Монтана-де-ла-Луна», – вонзала свою узкую вертикальную вершину прямо в небо, и с некоторых точек казалось, что луна поднимается прямо из-за нее. Золотые лучи торжественного восхода солнца щедро изливали свое тепло на все живое вокруг гордо вздымавшейся над побережьем вершины, и едва светило оказывалось чуть выше самой ее верхней точки, как взгляду представала захватывающая дух картина более высоких и дальних гор Кливлендского национального заповедника со сверкающими на солнце брильянтами ледников.
Иногда на обратном пути к гасиенде дед Майка Килкуллена рассказывал о том, что было здесь в конце прошлого и начале нынешнего века, когда он с женой и детьми жили в этом большом доме со множеством комнат, известном как гасиенда «Валенсия». Кроме него, в доме жили и четыре его замужние сестры со своими мужьями и детьми и две его красавицы свояченицы в ожидании женихов. Хью Килкуллен был женат на Эмилии Монкада-и-Ривера родом из еще одной калифорнийской семьи испанского происхождения, члены которой, так же как и он, относились к уважаемому классу ранчерос – владельцев ранчо – и были связаны родственными узами еще с несколькими семьями, которым когда-то принадлежала вся Калифорния: Авилас, Ортегас, Вайехос, Кордерос, Амадорс...
Сама же гасиенда «Валенсия» была оплотом семейных традиций, родовым гнездом, представлявшим во времена Валенсия небольшой поселок. Здесь были и своя школа, и семейная часовня, кузница, дубильная мастерская для выделывания кож, бойня и молочная ферма со своей маслобойней и сыроварней. Только семья Валенсия имела около ста наемных работников: башмачников, белошвеек, плотников, пекарей и даже ювелира.
В гавани Валенсия частенько можно было видеть, как на якоре покачиваются парусные корабли, на них сюда привозили лед с ледников Аляски для охлаждения напитков во время летней жары, на одном из таких кораблей для прапрапрабабки Майка Килкуллена из Германии был доставлен рояль. Они привозили и ирландский хрусталь, и английский фарфор. Так же как и жизненный уклад плантаторов Юга до Гражданской войны, это щедрое хлебосольное время навсегда ушло вместе с последними прямыми потомками испанских ранчерос, но все же дух открытости и искренности сохранился до тех времен, что вошли в историю как времена королевы Виктории и короля Эдуарда. Хью Килкуллен, страстный фотограф-любитель, запечатлел эту Жизнь на тысячах фотографий, бережно хранившихся сегодня в специальной несгораемой комнате большого поместья.
Гасиенда, где хватало места и детям, и их няням, родственникам и друзьям, месяцами гостившим у радушных хозяев, эти дни, наполненные весельем, жаркими страстями, разгоравшимися вокруг
Но тут же сам молча и гордо отвечал на этот вопрос: да, он сохранил и другое, ведь осталось нечто гораздо более важное, чем история каждой семьи, – осталась земля. Сама земля осталась нетронутой и неизменной, земля, которую завещал ему дед и которую не велел продавать ни за что на свете, потому что именно земля всегда будет заботиться и кормить Килкулленов. Да, земля была сохранена ради будущего.
Со своего места, откуда ему все было хорошо видно, он глазами отыскал Валери, сидевшую за столиком в окружении его соседей и старых друзей. За последние тридцать лет многие из них стали мультимиллионерами, обратив свою землю в торговые центры или производственные территории или же продав ее под застройку. Люди упрямо стремились жить в округе Оранж, и не было конца этому потоку. Если продавались новые дома, то устраивались специальные лотереи, куда собирались толпы желающих, чтобы, если повезет, получить возможность купить. За то, что он не пополняет собой, подобно им, ряды четырехсот самых богатых людей Америки, они, без сомнения, считают его отсталым глупцом, но он знал, что ранчо Килкулленов до последнего акра по-прежнему принадлежит семье. И пока его слово что-то значит, оно будет оставаться настоящим действующим ранчо.
Затем, переведя взгляд на Фернанду, одетую в джинсы из оленьей кожи и короткий хлопчатобумажный жакетик, расшитый бирюзовыми бусинами, которая танцевала с парнем в два раза моложе ее и явно проявлявшим чрезмерную ретивость, он в который уже раз задавал себе так давно мучивший его вопрос: а что было бы, если бы у него в свое время родился сын, который мог бы продолжить традиции не гнушающегося труда скотовода?
Что было бы, если бы они с Лидией не развелись? Нет, даже не так. Что было бы, если бы они не встретились в 1947 году? Тогда, в двадцать два года, он был здоровенный, дерзкий, сильный парень, который пошел в армию в семнадцать лет и, отслужив три года, вступил в жизнь, имея полную грудь медалей и глубокую убежденность, что он уже взрослый. Да, мрачно вспоминал он, сапоги-скороходы выглядели бы на нем детскими пинетками.
Частенько его мать, которая умерла во время войны, говаривала отцу, что, когда война закончится, Майк должен получить образование. И несмотря на то, что он всей душой рвался на ранчо, отец настоял, чтобы он выполнил ее желание. Он проучился два года в Стэнфордском университете и во время летних каникул, перед предпоследним курсом, его пригласили на вечеринку в Пасадене, где он впервые и обратил внимание на Лидию Генри Стэк.
В то время ей исполнилось восемнадцать и она походила на только что распустившийся цветок, специально выращенный для выставки: ее глаза излучали спокойную уверенность, и она ожидала того, что наверняка должно было стать началом ее триумфального дебюта в светском обществе Филадельфии. Ее подруга по школе в Вирджинии уговорила ее приехать на несколько дней погостить на Западном побережье. Майку понадобилось всего полчаса, чтобы она ушла с вечеринки вместе с ним.
Он и сейчас очень хорошо помнил, как обворожительно выглядела Лидия в длинном бледно-голубом шелковом платье и таком же жакете, все в ней было настолько «как надо» – от коротких белых перчаток до шелковых туфель-лодочек, – что это сводило его с ума; движения ее были грациозны и изысканны, но в то же время сдержанны и спокойны. Блестящие темно-каштановые волосы безупречными волнами спадали на плечи, а улыбающиеся губы были такого естественного розового оттенка, что помада на губах других девушек казалась просто вульгарной.