Все или ничего
Шрифт:
– Нет, продолжай... Мне важно знать, что ты и вправду хочешь меня... – Голос его звучал незнакомо, но твердо.
– Конечно, хочу, – отозвалась она, поднимаясь и выскальзывая из джинсов и трусиков одновременно, не сводя с него жадных глаз.
Он уже выиграл эту игру, каковы бы ни были правила, но если он хочет продолжения... Что ж, она даст ему сеанс, который запомнится надолго. Джез не спеша опустилась на ковер, коснувшись его коленями. Раздвинув ноги, она двинулась вперед, так, чтобы лоно ее пришлось над его головой, оставаясь высоко над ним: пока Сэм будет неподвижен, он не сможет дотянуться до нее.
Она слышала, как Сэм снова застонал, затем еще раз, но не прекратила дразнящей утонченной пытки, как ни на сантиметр не приблизилась к его телу. Она понимала, что он отчетливо видит все даже в скачущих бликах огня, но продолжала свои медленные, бесстыдные движения. Она видела то же, что видит он: нависшее над ним ее тело, полные, пышные полушария грудей, набухшие соски, тугой, покатый живот, нежную поверхность внутренней части бедер...
Ни один мужчина долго этого не выдержит, подумала она, еще более сосредоточенно двигаясь и еще ниже склоняя голову, так что могла уже коснуться его языком, заставить его почувствовать на себе ее обжигающее дыхание, чтобы он был готов умереть – за одно лишь прикосновение ее языка, которого он так и не получит. Она оказалась права.
Сэм протянул руку и осторожно перевернул ее, укладывая на ковер и придерживая одной рукой, пока расправлялся с джинсами. Быстро раздвинув ноги, он единым рывком оказался в ней, поскольку Джез уже ждала его, была полностью готова. Он на мгновение остановился, замерев в неподвижности, лицо его, как и ее, исказила страсть. Он так и оставался на месте, словно застыв, наполняя ее целиком, глубоко, страстно и жарко. В последний раз, уже не скрывая пылающей в нем страсти, задыхаясь, Сэм спросил ее:
– Ты уверена?
– Да, я уверена, уверена!.. Ты выиграл... ты...
Только тогда, словно подчиняясь какой-то команде, действуя четко и уверенно, Сэм Батлер позволил ей испытать долгий, пронзительный всплеск облегчения, которого она ждала уже так давно, к которому так давно была готова... Дождавшись середины этого прекрасного, безумного освобождения, он наконец освободил и себя, вступая в финал со всей мощью, подключаясь к ее импульсам страсти мощными, неослабевающими движениями.
XI
Валери Килкуллен Малверн и ее сестра Фернанда Килкуллен, пока еще Фернанда Николини, жили в хроническом состоянии взаимного неодобрения и все же, как и большинство сестер, не могли обойтись друг без друга. Никаким друзьям в их непосредственном окружении нельзя было верить так безоговорочно. Ни на каких друзей нельзя было положиться в такой степени, если действительно нужен ценный и умный совет, как могли полагаться друг на друга эти две женщины, связанные родственными узами. Никакие друзья не способны были понять и искренне разделить их жизненные установки. Взаимное неодобрение было весьма незначительной платой за столь глубокое взаимопонимание.
У них было очень много общих знакомых,
Через несколько месяцев после фиесты и их возвращения с ранчо они переговаривались по телефону. За окнами их ярко освещенных квартир в Нью-Йорке густели сумерки, в бодрящей свежести которых чувствовалось приближение зимы.
– Мама звонила тебе сегодня? – спросила Фернанда.
– Да, но меня не было дома, – ответила Валери.
– Хорошо тебе. А меня, к сожалению, застала. Мне не повезло.
– Она что-нибудь хотела сказать или просто желала убедиться, что все уже готово к ее визиту? – поинтересовалась Валери.
– Ты хочешь спросить, как я всегда умудряюсь отодвинуть день ее приезда? – хихикнула в ответ Фернанда.
– Да, как же это получается, что она всегда останавливается у меня?
– Ну, Вэл, ты же знаешь, что я не могу принимать в доме гостей, пока наши отношения с Ником продолжаются в таком духе. И особенно маму.
– Но ты должна признать, что это ужасно несправедливо по отношению ко мне. И у тебя всегда одно и то же оправдание, Ферн. Когда-нибудь даже ты сможешь остаться без мужей, и уж тогда я заставлю тебя взять на себя всю заботу о ней.
– Но мне пришлось так много пережить с этими мужчинами, – жалобно сказала Фернанда.
– Ферни, это меня совсем не волнует. Я думаю, ты делаешь все это нарочно, сама их провоцируешь.
– О, Вэл, дорогая. Я пришлю тонны икры, и цветов, и шампанского и буду брать ее на завтрак и обед как можно чаще, но я не могу вынести даже мысль том, что она будет жить у меня в комнате для гостей, когда Ник ведет себя подобным образом.
– Черт побери эти универмаги, – прошипела Валери.
– И их распродажи, – в тон ей ответила Фернанда. – Четыре раза в год – это слишком.
Сестры помолчали, и каждая про себя подумала, что ничто не может помешать их матери обрушиваться им на голову три или четыре раза в год ради этих визитов в Нью-Йорк.
Лидия Стэк Килкуллен уже три десятилетия постоянно жила в своем доме на испанском курорте Марбелла. После развода и неожиданно скорой женитьбы Майка Килкуллена на Сильвии Норберг Лидия посвятила многие часы обдумыванию проблемы, где в будущем обосновать свой дом. Она не брала в расчет дочерей, так как планировала отослать их в какую-нибудь школу-пансионат, находящуюся в Соединенных Штатах, независимо от того, где будет жить она сама.
О Лондоне, хотя в нем не было бы проблемы с языком, не могло быть и речи. Этот порт любили навещать богатые люди из Филадельфии. Между Лондоном и Филадельфией существовала дружба, основанная на исторических связях и близких семейных отношениях. Лондон был тем самым иностранным городом, в котором приехавший из Филадельфии мог чувствовать себя как дома. И Лидия в часы, последовавшие за моментом, когда она неожиданно обнаружила крайнюю унизительность своего положения, решила уехать как можно дальше от своего родного города и его обитателей, так любивших посплетничать.