Всё имеет свою цену
Шрифт:
Наступило тягостное молчание. Вовсе ни к чему ему сейчас все эти приторные охи и вздохи – от них лишь острее чувствуешь жалость к самому себе. Внутри у Симонсена все так и кипело от с трудом сдерживаемой ярости из-за полного непонимания, которое, казалось бы, демонстрируют все вокруг. Он на миг зажмурился и усилием воли взял себя в руки.
– Прости, Графиня. Я не хотел тебя обидеть.
– Все в порядке, знаю. Кроме того, я ведь не какая-то там кисейная барышня.
Умение не ссориться по пустякам относилось к числу ее неоспоримых достоинств. В противном случае все их отношения уже давным-давно бы расстроились.
– Не знаю, сколько раз за последние четыре дня мне приходилось это говорить, – сокрушенно сказал Конрад Симонсен. – Прости, извини, не обижайся! Скоро я готов буду каяться перед каждым, с кем довелось общаться. Вам самим это уже, наверно, противно слышать.
– Не забивай этим голову, Симон. Постарайся сосредоточиться и прийти в себя. Я звоню и говорю, что ты задерживаешься.
Он не стал спорить, тем более что поступить так в сложившейся ситуации было, по-видимому, правильнее всего. Когда Графиня положила трубку, он вернулся к теме прибывших с проверкой незваных гостей.
– А из МИДа кто там приехал?
– Какая-то шишка – насколько мне известно, директор некоего департамента. Не знаю – а точнее, не помню, – как там его по имени. Ходят слухи, что в аппарате начальника Главного управления полиции весьма всем этим недовольны. Присутствие этого субъекта расценивают там как недопустимое вмешательство, однако кто-то, по-видимому, сумел их урезонить.
– Н-да, вообще-то мне это тоже кажется странным. На каком основании он лезет в наше дело? Или все опять-таки упирается в историю с канцлером? Да нет, не верю, этого попросту не может быть.
– Все гадают – ведь здесь замешаны и немцы, и американцы, и гренландцы, – но в точности никто ничего не знает.
– Может, попытаешься разобраться во всем этом, Графиня? Хотелось бы все же знать, что происходит в рамках порученного мне расследования.
– Ладно, обязательно.
Внезапно Конрад Симонсен улыбнулся – впервые за сегодняшний день.
– Вчера ведь я тебя просил о том же самом? – почти весело сказал он.
– Если распоряжение было бы разумно, его не стоило бы повторять.
Оба рассмеялись, что порядком разрядило атмосферу. Главный инспектор тяжело плюхнулся в свое кресло.
– Ты ведь прекрасно знаешь, во что все это в конечном итоге вскоре упрется?!
– Все мы, разумеется, читали материалы дела об убийстве в районе Стевнс Клинт, и никто не сомневается, что всех тех, кто участвовал в том расследовании – в том числе и тебя, – это, по-видимому, здорово задевает.
– Да уж, будь уверена.
– Но ведь случаются же ошибки – все-таки все мы люди, а не боги.
– «Собака»! Хорошо еще, она псом тогда меня не обозвала.
– Не знаю, о чем разговор, но ты меня всерьез пугаешь. Если ты не в состоянии присутствовать на совещании, мы вполне можем тебя подменить – я или Арне.
– Нет, попытаюсь сам со всем этим справиться. Так будет лучше.
– Может быть.
– На самом деле я отчаянно боюсь того, что может случиться, если я сдамся и выброшу полотенце на ринг.
– Пойми, Симон, жизнь – это не боксерский поединок. Надо бережней относиться к себе. Есть вещи, с которыми в одиночку не справиться.
– Сам прекрасно знаю. Скажи-ка лучше, что ты собираешься делать во второй половине дня?
– Зависит от того, что ты собираешься мне поручить.
– Не против проехаться со мной и навестить одну женщину, муж которой покончил с собой в 1998 году?
Графиня ответила не сразу, но Конрад Симонсен и не думал ее торопить. Наконец, спустя некоторое время, она снова заговорила:
– Хочешь сообщить ей, что вы тогда ошибались?
– Что я ошибался.
– Что ты и масса всех прочих ошибались?
– Она все это время верила в своего мужа, ни на секунду не сомневалась в его невиновности, а меня просто назвала собакой. Представь себе – самое сильное выражение, которое она себе позволила, несмотря на то, что именно я сломал ей жизнь, вернее, уничтожил то, что от этой жизни оставалось после того, как над ее дочерью зверски надругались, а потом задушили.
– Ты считаешь, ехать к ней – хорошая идея?
– Я долго над этим размышлял и полагаю, что да. Кроме всего прочего, это самое меньшее, что я могу для нее сделать, – ведь именно благодаря мне был осужден невинный человек.
– Но ведь он не был осужден.
– Нет, был – улики ясно свидетельствовали против него.
– Да, но до суда так и не дошло.
– Самоубийство не лучше. Какой кошмар он, должно быть, пережил!
– Я съезжу к ней с тобой. Вы условились о встрече?
– Да, мы должны быть в Хаслеве к четырем.
– Но учти, если что-то пойдет не так, я сейчас же увезу тебя, как бы ты там ни вопил и ни хныкал. Предупреждаю заранее. Можешь не сомневаться, если возникнет необходимость, я так и сделаю.
Симонсен лишь слегка пожал плечами и попросил:
– Сделаешь для меня еще кое-что? Я тут договорился встретиться сегодня вечером в Хойе Тострупе [7] с… с одной женщиной. Можешь позвонить и отменить нашу встречу? А я пока схожу ополосну лицо.
Графиня благосклонно кивнула. Нацарапав на листке номер телефона, комиссар протянул его Натали.
– Спасибо! Спускаемся через пять минут.
С этими словами он ушел; Графиня сняла трубку телефона. Она прекрасно знала, кому именно ей предстоит звонить. Склонность Конрада Симонсена время от времени обсуждать свои дела с некой пожилой ясновидящей из Хойе Тострупа была, пожалуй, одной из наименее охраняемых тайн их убойного отдела, хотя перед шефом все сотрудники неизменно делали вид, будто им ничего неизвестно. Что касается самой Графини, то хотя она и не имела никаких предубеждений по отношению к так называемым ясновидящим, однако ее немало испугала та форма, которую приняла телефонная беседа. Вцепись в Стина Хансена, Баронесса, и ни в коем случае его не отпускай. Прилипни к нему как репей и ни за что не дай себя стряхнуть. Это вопрос жизни и смерти. Во что бы то ни стало, Баронесса, во что бы то ни стало. Нет ничего важнее этого.
7
Хойе Тоструп – квартал города Тоструп, расположенного вблизи Копенгагена.